В центре станции на колонне постоянно висел выпуск стенгазеты «Вокзалка», оповещавший население о разного рода событиях, происходящих как на самой Вокзальной, так и в других частях Города. Отдельная колонка была посвящена новостям с Безымянки. В ней, как правило, либо сообщалось об очередной ужасной эпидемии, либо в сотый раз пересказывались смешные байки про диких. Проповедникам культа Космоса запрещалось размещать в «Вокзалке» агитки, но на полях то и дело появлялись рисунки Маяка и призывы собирать авиационную утварь, чтобы гарантированно попасть в отряд ждущих.
Заведовал стенгазетой бывший журналист, заядлый удолбыш-грибошник Бристоль, выступавший одновременно и редактором, и корреспондентом, и цензором. Тот еще тип.
В дальнем конце платформы, где пути уходили во мрак туннелей, ведущих на Клиническую и к перегону до Театральной, располагались усиленные бетонными блоками посты. Охрана там стояла серьезная: смена караула из трех вооруженных «калашами» бойцов в брониках и касках. На лафете крепился пулемет, жало которого было обращено в межстанционную тьму. Специальный столик предназначался для сотрудника миграционного департамента, который обязательно присутствовал на каждой станции Города. На правых путях бетонные блоки крепились к разворотным полозьям и убирались в сторону, когда прибывала дрезина. Для входа и выхода пассажиров, а также для выгрузки товара на платформе был оборудован специальный дебаркадер.
Вокзальная даже по меркам Города, была зажиточной и вполне цивилизованной станцией. Уровень преступности тут считался рекордно низким, а рождаемость высокой. На участке было постоянно зарегистрировано более трехсот жителей, принимать иммигрантов строго запрещалось. Чего здесь не хватало для полного комфорта — так это телефонной связи. Несмотря на проложенные линии, сигнал в проводах обрывался в районе развязки, где пути ветвились: влево уходили к длинному перегону до Театральной, а вправо поднимались к неглубокой Клинической. Возле разделительных стрелок не работали рации, а иногда отказывали дозиметры, генераторы мотодрезин и даже карманные фонарики. Поначалу связисты думали, что где-то рядом есть источник сильной электромагнитной активности, но приборы либо врали, либо показывали нормальный ЭМ-фон. Причину возникновения помех установить так и не удалось, а тянуть кабель по поверхности было опасно и накладно в техобслуживании, поэтому для оперативной связи с другими участками Города и Центральным департаментом жителям и администрации Вокзальной приходилось пользоваться услугами вестовых. В остальном станция считалась образцовым участком. Получить местную прописку жаждали многие обитатели подземных катакомб Самары. Мой клочок жилплощади находился в конце платформы, у дебаркадера, но прежде чем направиться туда, я решил зайти в душевую — смыть активную пыль с себя и сдать в чистку костюм. Подхватив пакет со шмотками, я зашагал по платформе знакомым до тошноты маршрутом. Интересно, если на станции внезапно настанет кромешная тьма, а у меня с собой не окажется фонаря, — смогу пройти и ничего не задеть?
У каптёрки я приветственно кивнул Окунёву — суровому завхозу с растрепанной шевелюрой, рыхлым рукопожатием и убойным самомнением. Обогнул еле тлеющий костер, вокруг которого расположились подростки, завистливыми взглядами проводившие поясную кобуру со «Стечкиным», скользнул мимо печки-буржуйки — ее вот уже два дня как не могли починить ушедшие в запой хозяева, — осторожно протиснулся между рядами латаных-перелатаных палаток и кособоких лачуг середнячков и уперся в колонну, обмазанную клейстером. Здесь нужно было сворачивать направо, к душевой кабинке, но я задержался.
Бристоль, по всей видимости, был в особенно жестоком грибном угаре. Он медленно, словно боялся разбить, отложил самопальную кисть, размашистым хлопком приляпал очередной выпуск «Вокзалки» и отстранился, дабы полюбоваться содеянным. Трудно сказать, какие феерии в тот момент разыгрывались перед его взором, но результатом удолбыш остался доволен.
Плевать, что газета висела вверх ногами.
И как только этот торчок умудряется материалы собирать, а затем писать в меру грамотные тексты?..
— Слыхал новость? — обратился он ко мне, кося глазом с непомерно расширенным даже для сумрачных условий подземки зрачком. — Московская утром сгорела.
По ребрам растекся мерзкий холодок.
Там же восстановленный перегон, таможня, куча народу всегда обретается. На днях собирались торжественно открывать туннельное сообщение между Городом и Безымянкой...
Там, в заброшенном бомбоубежище, мы встречаемся с Евой.
— Как? — только и смог выдавить я сквозь зубы.
Бристоль повернул свою большую, похожую на лошадиную башку, пристально всмотрелся в меня сквозь пелену наркотического угара и ухмыльнулся:
— Шучу, шу-у-учу-у-у.
Информация доходила до сознания пару секунд. Когда, наконец, дошла, я глубоко вдохнул и выдохнул через нос. Врезать бы ему с ноги, да толку-то? Ноль.
— Дегенерат, — обронил я и пошел к душевой.
— Ой-ой-ой, что вы, что вы... Подумаешь, пошутил не так. Всё им не так... Быдло департаментское, — бросил в спину Бристоль. — Тебя Вакса искал.
Прачкой у нас работала толстая баба Даша с заскорузлой кожей на серых, неженственных пальцах. В целом она была добродушной теткой, но уж больно ворчливой. А после того, как потеряла три года назад в пограничном А рейде мужа, за ней числился маленький бзик: раз в год уходила в туннель и выла там несколько часов кряду. Потом возвращалась и как ни в чем не бывало проматывала свою тихую станционную жизнь дальше.
Завидев меня, баба Даша покачала крупной головой и печально сложила брови.
— Дезраствора и так не хватает, а он наружу шляется. Чем платишь?
Я достал из кармашка портупеи скрученный до половины тюбик зубной пасты, выигранный намедни у Окунёва в кости. Глазки бабы Даши вспыхнули на мгновение и тут же вновь погасли. Ее большая ладонь слизнула с моей руки драгоценность и упрятала во внутренности спецовки.
— Давай. — Она натянула резиновые перчатки, взяла пакет с одеждой и ботинки. — Но имей в виду: душ холодный.
— Потерплю. Но за пасту будешь должна еще две стирки.
Вода, сочащаяся из лейки, и впрямь была ледяной. То ли с утра тэны не включали, то ли уже успели спустить из баков теплый объем.
Я быстро смахнул с себя пыль и пот, уложившись в положенные три литра. Растерся льняной тряпкой, которую баба Даша любовно величала полотенцем, и поскорее облачился в трико и рубаху.
А теперь — пулей к дому, чтоб поскорее влезть в запасной комплект шмотья и обуви. Простывать нельзя. Или на лекарствах у спекулянтов с Клинической разоришься, или, с высокой вероятностью, помрешь от воспаления легких. Времена исцеления горячим чайком с лимоном, постельным режимом и сухими шерстяными носочками давно минули. Теперь любая хворь может запросто оказаться фатальной.
