class="p1">— Вроде Сатом его звать, да, но сомнительно мне, кириа, что он ему племянник. Не слыхал я о Тарагатовой родне — сын его погиб, жена померла. Паренька он, думаю, на воспитание и в помощь себе взял из сиротского дома иль подобрал где. Я ещё подумал: раз оставил его теперь — знать, что-то дела у него тухлецой запахли, и парня он втягивать не хочет. А и верно: вот, теперича его и церосов арачар разыскивает… Мне-то будет что за беседушку нашу, кириа? — Купец заговорщически сверкнул алчным глазом, намекая на вознаграждение.
— Ты постарался помочь церосову арачару, а значит — и самому церосу, поэтому я тебя не трону, не бойся. Но о нашей встрече не болтай и людям своим рты закрой, чтобы и впредь ничего худого тебе не вышло, — ответила Тшера.
Купец сперва с лица спал, аж наливные улыбчивые щёки брылями обвисли, но потом смекнул, что награду за свои старания всё же получил: не постарайся — то и, глядишь, лежал бы сейчас в канаве — голова отдельно — под грудой попорченного товара да переломанных телег. А тут — вон как всё ладно обошлось: и голова на месте, и арачар доволен, и караван цел. Медоточивая улыбка вновь вернулась на его губы.
— Доброго пути и славной торговли, купец! — пожелала ему Тшера и съехала с дороги, пропуская обоз.
— В Савохтель? — спросил едущий обочиной Верд.
— В Савохтель. Если поспешим, то ночевать будем уже не под открытым небом.
Савохтель раскинул свои утопающие в зелени узкие улочки и маленькие домики из красноватого камня, словно прячущиеся друг от друга в цветущих круглый год садах, вблизи побережья. Воздух здесь насквозь пропитался солёным запахом моря и нежным, бархатистым ароматом кустов, с заходом солнца распускающихся крупными фиолетовыми цветами. Жизнь в этом городе не кипела — неспешно текла по извивам мощёных улиц, журчала лёгкими разговорами и детским смехом в тени у корней раскидистых деревьев, звенела блестящими монетками, пересыпаемыми из ладони в ладонь, на рыбном и овощном рынках, сверкала улыбками под кружевом белоснежных беседок, спасающих гуляющие пары от полуденного солнца, искрилась каплями на кружках с холодной лимонной водой на больших подносах уличных разносчиц. На ночь же совсем стихала, лишь трещали цикады, одуряюще пахли ночные цветы, да лёгкий ветерок с побережья напоминал, что время уже осень, и совсем раздетым после заката лучше не выходить.
Стражи на воротах не стояло — только дозорный на вышке, послеживающий за порядком. Сразу на въезде, прямо на брусчатке, одна нарисованная краской стрелка указывала в сторону гостевых покоев с трапезными и банями, другая — в сторону квартала, дома в котором сдавались в аренду на срок от пары седмиц до года. Тшера и Верд поехали в направлении, указанном первой стрелкой. Дежурившая в передней гостевых покоев женщина обрадовалась им, словно родным, зашуршала бумагами, записывая имена, зазвенела висевшими на гвоздях за её спиной ключами, выбирая подходящую комнату. Тут же как из-под земли вырос юноша, забравший кавьялов; из-за боковой двери, в аромате специй, выглянула улыбчивая старушка в белоснежном чепце, вызнала, что гости изволят откушать, перечислив выбор блюд; откуда-то из темноты заднего коридора появился плечистый, похожий на кузнеца мужик с большим старым фонарём в громадной ручище, спросил, разогревать ли купальню.
Тшера прикинула, что с этаким успехом они оставят здесь все монеты в первую же ночь, но потом подумала и махнула рукой, соглашаясь и на поздний сытный ужин, и на горячие купальни. Вот только на комнате пришлось сэкономить и взять одну на двоих.
Купальни здесь оказались роскошные: с четырёх сторон гладкокаменные стены, в мозаичном полу — просторная купель, горячая вода в ней — вровень с полом, ароматна и покрыта лиловыми лепестками. Недалеко от воды, у широкой каменной скамьи — полукруглая железная печка, чтобы купальщики не мёрзли, обсыхая. Вместо крыши — купол витиеватой решётки, бросающей кружевную тень, едва заметную в приглушённом свете. Сквозь неё в купальню смотрело небо, усыпанное звёздами столь же густо, сколь вода — лепестками.
— Иди первая. Я подожду в комнате, — сказал Верд.
— В такую купель десятеро поместятся, локтями не столкнувшись, не то что двое, — хмыкнула Тшера.
— Пожалуй, — согласился Верд и ушёл.
Тшера вздохнула. Она не сомневалась, что так он и поступит. Она даже не знала, хотела ли, чтобы он поступил иначе. Дни, проведённые вместе — в дороге, в разговорах, в вынужденном доверии друг другу, когда одному приходится спать, полагаясь на второго, — сблизили их, сшили тончайшими серебряными нитями, которые отдавали в груди тонкой, переливчато звенящей на ветру сладостной болью и могли лопнуть от любого неосторожного прикосновения, похотливого взгляда, лживого слова.
«И заново их уж не связать, а если лопнут — всё сердце в кровь иссекут».
Вкус его поцелуя ещё не выцвел на её губах, и Тшера спустилась бы в купальню вслед за Вердом — она чувствовала: стоит ей сейчас поднажать, и он уступит. Но это могло разрушить всё. Он не из тех, кто согласится лишь на несколько ночей. Она не из тех, кто сможет дать больше.
«Ведь только это у меня и есть… Одиночество, месть да стая веросерков на сердце. И привкус боли. И только поэтому я не пойду за тобой, когда ты спустишься в купальню. Ты не заслуживаешь пустых обещаний».
Она впервые выбирала не себя.
Утром решили обойтись без завтрака: вчерашний ужин был поздним и плотным, а монет в кошеле почти не осталось.
«Надо бы поискать возможность подзаработать».
— Ублюдок Тарагат не заплатил нам за сопровождение, хотя мы с ним половину пути проехали, — проворчала Тшера, спускаясь к выходу гостевых покоев. — Найду — вытрясу всё причитающееся до последней монетки! Да, — покосилась она на усмехнувшегося Верда, — с его смертью придётся повременить. Во всяком случае — пока не расплатится.
На дворе им подвели осёдланных, вычищенных и накормленных кавьялов, пришлось не пожалеть для старательного кавьяльного звонкой серебряной благодарности. Кошель стал совсем тощ.
«Вот бы за сегодня здесь управиться и про Тарагата вызнать бесплатно… Хотя в торговых рядах бесплатен разве что воздух да небо над головой».
Рынок находился в другом конце Савохтеля, и Тшера предложила срезать путь садом. Солнце, поднимавшееся над домами, укутанными зеленью, разгоняло утреннюю розовую дымку, сверкало в каплях росы на траве. Прохладный, ещё не прогревшийся с ночи воздух полнился ароматами морской свежести, сочной зелени и нежного цветения; под лапами кавьялов поскрипывали гладкие мелкие камушки, покрывавшие садовые дорожки; в пышных кронах старых деревьев звонко посвистывали шустрые птахи, перепархивая с ветки на ветку.
Столь ранним утром
