Несколько книг прочел вдумчиво и внимательно, даже делая по привычке пометки карандашом на бумажной книге. Несколько отложил в сторону или запомнил названия, про себя отметив – обязательно вернуться позже, когда будет время. Большинство просмотрел для общего впечатления. Прослушал музыку, решив что-то выпустить в эфир. Узнать, кто из музыкальных светил сейчас в Москве, и отдать обработать магнитофонную запись для дальнейшей передачи на радио. Поскребышева озадачить, чтобы взял на контроль.
Свой некролог – «5 марта пятьдесят третьего умер Вождь и Учитель» – прочел спокойно: все мы смертны! Зато приступ бешеной ярости охватил его от речи Хрущева на XX съезде. «Вот, значит, как, решил меня, как иудушку Троцкого, стереть, ошельмовать, отовсюду вырезать, чтобы памяти не осталось? Вот после чего все под откос покатилось, сначала чуть-чуть, затем быстрее, и кончилось двуглавым орлом? Ты, Никитушка, не меня грязью облил. Я-то уже умер, мне все равно. Ты, тварь, руку поднял на то, ради чего я жизни не жалел, своей и чужой, и что надеялся на века оставить! На Идею воспитать Народ. Все испохабил, мразь, и ведь трех лет не прошло!»
Ему захотелось сжечь к чертям эти проклятые книги. И приказать немедленно найти Никитку, чтобы его в подвале сапогами забили насмерть. Пуля в затылок – слишком гуманно! «Я ради дела не находил времени для своих детей. Ты же все это в расход ради собственного авторитета и власти. Ну так не обижайся, когда и тебя сейчас!»
Но он сдержался – это было бы глупо! Книги – всего лишь зеркало, отразившее болезнь. Никак не мог один Хрущев сбить с пути и партию, и страну. Значит, было что-то еще – заговор, уклон, тайная оппозиция, недобитые троцкисты. Ну а Хрущев – верхушка, опирающаяся на кого-то, если его слова были приняты без возражений большинством. Куда же корни тянутся?
Ярость сменилась холодным вниманием, мобилизующим ум. Было явление, которое следовало изучить, исследовать, найти способы воздействия. «Ну, Никитка, власть покоя не дает! Сначала втроем, с Молотовым и Маленковым, съели Лаврентия. Затем решил, что на троих делить много, одному проще. И ради этого устроил разоблачение с развенчанием. Я, значит, тиран и палач, а как ты в тридцать седьмом директивы рассылал, резолюции твои на бумажках сохранились и свидетели в пятьдесят шестом должны быть живы, в Москве и области ни одного репрессированного без подписи твоей не было, по нашему советскому закону? Власть, Никитка, – это совсем не сумма почестей от нижестоящих. Это, прежде всего, возможность строить! Переустраивать мир – поскольку он плох, сделать его лучше, в меру своих сил, ну как в песне потомков:
Не надо прогибаться под изменчивый мир,
Пусть лучше он прогнется под нас.
А как ты распорядился властью, которую с таким усердием тянул к себе? Армию развалил, флот порезал, госбезопасность обессилил, власть дезорганизовал, сельское хозяйство разорил! Дурак ты был или сознательный вредитель – какая разница для дела и для страны?
А уж сына я тебе точно не прощу! Непутевый он, Василий, это верно, руки над ним твердой не хватало вразумить, но не тебе, Никитка, его судить! И никуда ты не денешься, за все мне ответишь! Живой пока ходишь, говоришь, жрешь, спишь, не подозревая, что мертвый ты уже, мертвее тех, кто на кладбище лежит! И ты еще ногами сучишь! Я сейчас решаю исключительно из голой целесообразности!
Кстати, коли так, следует еще внимательнее прочесть, как я умер. Конечно, бульварщина сплошная – «загадка смерти Сталина», – но оч-чень интересно. С чего это разные люди в разное время совсем по-разному пишут, как это случилось, кто при этом был и как реагировал, словно скрывают что-то, боятся сказать. Лаврентия грязью поливают, как сговорившись. Интересно, кто и когда? Ага, те самые – и после июня, когда Лаврентия к стенке! Под диктовку писали? В том числе и те, кого пятого марта и в Москве-то быть не могло, доказано абсолютно, в других источниках – которые заслуживают большего доверия; я, Иосиф Виссарионович Сталин, абсолютно не смыслю в аппаратных играх!
А это что? Пятое марта две тысячи восьмого. Опубликованный протокол вскрытия моего тела. Отравили меня. Так это же очень хорошо! Значит, если избегу, проживу не десять лет, а подольше. И больше сделать успею!
И еще один вывод: Лаврентий ни при чем. Иначе – уж точно – его бы не как «английского шпиона» расстреляли, а как моего убийцу и отравителя. Ведь имя мое Никитка лишь через три года ошельмовал!
Да, долго ты властью наслаждался? Выкинули тебя пинком под зад. И правил после тебя… Брежнев Леонид Ильич, кто такой? Ага, вот биография. Полковник-политработник, где-то на Южфронте. Ну, начал ты хорошо, вот только нельзя так!!! Ясно, в самом начале ты помнил очень хорошо, что большинство тебя как поставило, так и снимет, если не угодишь. Так и у меня было сразу после Ильича, когда Троцкий, Зиновьев и Бухарин вообще меня всерьез не принимали, и где они теперь? Если Никитка к власти пер дуром, то тебе, Леонид Ильич, на вид она не особо и нужна была – не сделал ты ничего, чтобы в свои руки взять ее твердо. Сидел долго и счастливо, все были довольны, и народ тоже. Вот только при тебе гниль росла: ответственные посты по наследству или вообще за деньги – ни в какие ворота. И на местах черт знает что творили, как вотчинные бояре, приписки, воровство, а ты – лишь бы никого не обидеть. Рычаги отпустил, на автопилоте. И ведь какую страну я построил, еще на столько лет хватило без управления лететь!
Ну, вот она перестройка. Почитаем. «План Даллеса», козни империалистов, нет, не в них дело, хотя тоже сыграли свою роль. И не какая-то подпольная организация – все эти самиздаты, Солженицыны и прочие лишь бухтели по углам, не имея никакого политического влияния и реальной власти. Самое страшное, что страну и дело социализма сдали свои, которые обязаны были защищать, – верхушка партии. Не «уклон оппозиции» – просто не захотели быть дальше «слугами народа», пожелали в наследственные хозяева, чтобы в швейцарском банке счет и отдых в Ницце! И раньше-то, не имея веры, как там у Ильича, «одни лишь лозунги, без теории и практики», одно лишь желание собственного блага. Оттого с легкостью переметнулись в капиталисты: «Заводовладелец, будь толстым и гордым, бей пролетария в хамскую морду!» Не было никакой интервенции, возвращения «бывших», реставрации того капитализма, – самым гнусным было то, что акулами-эксплуататорами постсоветского контрреволюционного времени стали бывшие партийные и комсомольские руководители!
И ведь тип этот человеческий уже отлично знаком. Помню, еще в двадцатых появились в райкомах и обкомах аккуратные мальчики с портфелями, исполнительные, угодливые, все бумажки в образцовом порядке, значок с Лениным у сердца, правильные речи на собраниях. И обязательное стремление наверх, к большой должности, часто даже не своей, а при каком-то ответственном товарище – секретари, порученцы. По-каторжному говоря, шестерки, подпевалы при ком-то сильном. И ведь сам относился к этому благодушно, признавая, в общем, полезным элементом, обязательным, как тень за плечом. Но если тень не будет знать своего места, сама ничего не имея за душой?
