А один из молодых, болтливый не по годам, вспомнил страшилки про те пещеры, что на Тропах встречаются нередко. Людям в них делать нечего – живым оттуда не выберешься. Даже темные жрецы под землю не суются, а свои туннели оберегают тайными заклятиями – иначе во мраке тоже может нехорошее завестись. С этим провалом точно что-то нечисто – танкетку будто затягивает вглубь. Как бы и до людей дело не дошло…
Раррик, солдат из посторонних, навязанный отряду советником Грацием, затянул ту же песню, рассказывая о перерезанных глотках, упырях, ходячих мертвецах и громадных скорпионах с женскими лицами. По его словам выходило, что много чего нехорошего здесь скрывается в пещерах. Рассказывал, надо признать, со знанием дела – особенно об упырях и глотках перерезанных: мороз по коже шел.
Раррик, если откровенно, даже сказку про желтого цыпленка мог рассказать так, что дети заиками останутся. Мерзковатый человечишка – врун, подлец и садист, похваляющийся своими жертвами. Его боялись и презирали – не уважали. Но здесь, посреди мрачного леса, с землей, проваливающейся под ногами…
Здесь солдаты слушали его затаив дыхание.
Десятник приструнил болтунов, но тревожный осадок остался. Да и танкетку до темноты вытащить так и не смогли. Провозились с ней долго – лагерь укрепить не успели. Шесть палаток, запас дров, изгородь жердевая по периметру и отхожее место под навесом – ни на что другое времени не хватило. Благо армейские жрецы не столь уж привередливы: не обиделись на низкий уровень удобств и проблемы с безопасностью. Семья ведь – лишнего не потребуют. Сами прекрасно видели, как бойцы пахали, будто волы, целый день, сражаясь с подлыми сюрпризами проклятой Тропы.
Отряд, высланный на обустройство места посадки, к ночи не вернулся. Но тревогу поднимать не стали – ведь ни одного выстрела с востока за целый день не услышали. А жреческие солдаты не из тех, кто без сопротивления даст себя прикончить, – тихо таких не вырезать. Значит, что-то их задержало – волноваться не стоит.
Но люди волновались: кто знает, какую очередную пакость мог устроить этот проклятый край.
Из-за всех этих неприятностей страдало дело. Солдаты вымотались, жрецы тоже, народу не хватало на серьезное оцепление даже днем, а ночью никто и не подумал перекрывать Тропу. Если те, кого они дожидаются, пройдут в темноте, то задание будет провалено: им никто не помешает.
Но о задании часовой сейчас думал меньше всего – пусть об этом старшие братья голову ломают.
В ночи опять прокричала птица – часовой в очередной раз поежился. Не от холода поежился: у него на родине кладбищенские филины в ночь на праздник Сожжения Демонов орут менее зловеще.
Проклятая птица не унималась – привела стаю подруг, и теперь они взялись за дело уже хором. Настроение от этого еще более ухудшилось, но тут светлые боги решили пожалеть уши молодого послушника – вопли внезапно затихли. Усталый солдат, обходя лагерь по периметру, начал подремывать: больше суток уже без сна, а пахать пришлось за троих. Сознание меркло, ноги понесли прямо. Наткнувшись на изгородь, резко встрепенулся, при этом пяткой приклада стукнул о жердь. От леса в тот же миг вернулось эхо – ничего странного для такой тишины. Только эхо какое-то необычное – металлическое. А затем еще и еще – лязг и потрескивание. Такое бывает, когда ветки ломаются под ногами.
К лагерю кто-то приближался.
Сонный часовой не стал поднимать тревоги сразу. Не стоит будить уставших братьев, пока нет уверенности в источнике подозрительного шума. Один раз, на заре службы, он уже ошибся – пару ежей принял за вражеских лазутчиков. Проклятые иглокожие твари шумели в кустах, будто резвящиеся кони. Долго потом над ним насмехались – повторять такой позор неохота.
Подозрительные звуки между тем умножались и усиливались. Теперь казалось, что они наползают со всех сторон. Обернувшись к костру, с надеждой уставился на парочку дозорных. Те, подремывая, ни проявляли признаков тревоги. Видимо, не считали звуки опасными. Хотя… Проклятье! Да за шумом костра могут просто не слышать: отсыревшие дрова – штука далеко не тихая.
За спиной отчетливо лязгнуло металлом. В стадо ежиков, затеявших вокруг лагеря хоровод, поверить еще можно. Но поверить в то, что они еще и на жестяных погремушках себе подыгрывают, способен только очень глупый человек.
Часовой к таким не относился.
Сняв винтовку с плеча, он, отводя затвор, выкрикнул:
– Стоять!!! Кто идет?!
В ответ вновь лязгнуло металлом, и послышался какой-то мерзкий влажный звук – будто кусок свежей вырезки на разделочную плаху плюхнулся.
У костра поднялся встрепенувшийся брат, уточнил:
– Ты чего кричал? Кто там?
– Здесь кто-то есть! Свет надо! Быстрее возьми фонарь у старших! А вы там!!! Стоять на месте или стрелять начну!!!
Часовой присел за изгородью, направив винтовку во мрак. Дозорные у костра не стали тратить времени на поиски керосинового фонаря – схватили по горящей головне, зашвырнули их чуть ли не до опушки. Разбрасывая мириады искр, горящие палки покатились по земле. Полноценного освещения они наладить не смогли, но кое-что солдат заметить успел – темную фигуру в паре десятков шагов от изгороди.
– Я тебя вижу!!! Стой!!!
Теперь уже не нужна дополнительная подсветка – неизвестный продолжал приближаться, игнорируя приказы. Ну что ж, он сам попросил.
Тишину раскололо грохотом выстрела – вспышка пороховых газов резанула по нежным глазам, привыкшим к темноте. Теперь часовой никого не видел, но это его не смущало – он быстро выстрелил еще два раза в ту же сторону, с радостью прислушиваясь к шуму за спиной: в палатках просыпались солдаты. Сейчас они возьмутся за оружие, и противнику придется несладко – полсотни жреческих воинов с пятизарядными винтовками и пулеметами.
Из мрака повеяло смрадом, и перед изгородью показался противник – невысокий человек с сильно опущенными плечами. В руках он сжимал самую обыкновенную косу.
Из-за косы часовой сделал ошибку – не верил он, что человек задумал недоброе, вооружившись столь неудобным для драки предметом.
– Стоять, тебе сказано!!! Убью ведь!!!
Промедлил – надо было стрелять сразу.
Человек присел, взмахнул своим оружием. Жерди изгороди, уложенные горизонтально, не защитили – лезвие, пройдя в просвет под нижней деревяшкой, подсекло икры. Сталь была ржавая и притупленная, но размах широк, а удар силен – мышцы перехватило до костей.
Часовой, плюхнувшись на пятую точку, не понял, что с ним произошло, да и боли в шоке не почувствовал. Выстрелил в упор – в грудь агрессора. Тот, пошатнувшись, как ни в чем не бывало навалился на изгородь, отрывая одну жердь за другой.
