Лесовой не представлял, что боль может быть такой. Он кричал, извивался, плакал, но почему-то оставался в сознании, даже после того, как сердце было вырвано из груди. И все-таки у него хватило силы воли не открыть глаз и ушей.
…Постепенно злые крики чеченцев стали стихать, резать его тоже вроде как перестали. Наконец наступила тишина, и Лесовой открыл глаза. Все было как раньше. Предметы приобрели прежние очертания, стена шалаша снова была непрозрачной. Он опустил глаза на грудь, уверенный, что увидит страшные раны, но даже рубаха на груди не была разрезана. Осторожно прикоснулся к левой стороне груди — сердце оказалось на месте. Как и печень, и все остальные органы, которые только что вытаскивали злые чеченцы.
Лесовой осмотрел узлы на веревке. Они оказались в порядке, но он на всякий случай подтянул их еще сильнее. Пока занимался всеми этими делами, кожа снова стала невыносимо зудеть. Николай опять прислонился к дереву, отхлебнул из фляжки, врыл ее в песок, чтобы не перевернуть ненароком, и приготовился к очередной атаке.
Боли на этот раз не было. Был страх. Вокруг ничего не происходило, не шевелились беспричинно деревья, не шли в атаку чеченцы, но каждая ветка, каждый лист внушали иррациональный, всеобъемлющий страх. Бесполезно было закрывать глаза и затыкать уши, страх проникал внутрь через поры кожи, через каждый волосок на голове. Николай посмотрел на свою руку, и она внушила ему страх, какого он не испытывал ни разу в жизни. Все тело била крупная дрожь, которую невозможно было унять. Он попытался бежать, но не пускала веревка. Тогда он лихорадочно принялся развязывать узлы. Может быть, у него что-то и получилось бы, но в спешке он с корнем ободрал ноготь указательного пальца, и вид кровоточащего мяса пробудил приступ страха такой силы, что Николай упал на землю и забился в конвульсиях.
Прошла вечность, прежде чем все кончилось. Лесовой поднялся на ноги. Тело ломило, как будто футбольная команда катала его по полю вместо мяча. Невыносимо болел указательный палец, однако ноготь оказался на месте, целый и невредимый. Значит, это ему привиделось. Ну и слава богу, подумал он. Вот если бы ему удалось отвязаться, то сейчас в пустыне дотлевала бы последняя плоть с его скелета.
Прежде всего он занялся веревкой. Навязал еще больше узлов и затянул их изо всей силы. Попробовал развязать — бесполезно, только посрываешь ногти, в этот раз на самом деле. Потом сжевал парочку «антрекотов», сорванных прямо со стен шалаша, запил соком, отчего сразу прошла боль в теле и «травмированном» пальце, и приготовился ждать. Третью волну, по словам полковника, пережить было труднее всего…
Началось незаметно. Сначала возникла тупая ноющая боль в груди. Но это была не физическая боль. Название ей было — тоска. Постепенно тоска усилилась и стала смертной. Жизнь стала невыносимой. Лесовой сунул руку в карман, где должен был лежать пистолет, и застонал от бессильного горя. Господи, он же сам спрятал его за шалашом! Зачем только он это сделал? Правда, можно откопать нож… Но при этой мысли сознание захлестнула новая волна тоски, еще страшнее прежней. Как это глупо, сгнить в тени шалаша, зарезавшись деревянным кинжалом. Есть прекрасный и сияющий выход из тоски — развязать проклятую веревку, выйти под солнце и соединиться с ним в вечном блаженстве!
И он принялся за работу. Получалось очень медленно, но все же один за другим узлы поддавались. А душевная боль становилась с каждой минутой все сильнее, и Николаю было невыносимо жаль, что он все еще жив. Существование в этом мягком теле стало противным до отвращения.
Тоска схлынула, когда стал поддаваться последний узел на том конце веревки, что был привязан к ноге. Несколько минут Лесовой тупо смотрел на него, не в силах сообразить, что и зачем только что делал. А когда наступило некоторое просветление и он все вспомнил, оказалось, что от дерева он отвязался полностью. Но в помрачении сознания ему почему-то показалось, что узлы должны быть развязаны непременно с обеих сторон: и от дерева, и от ноги. Не случись этого, он давно бы ушел в пески с болтающимся на ноге концом веревки…
…Когда полковник рассказывал ему о предстоящем испытании, Николай спросил:
— Это что, козни «апостолов»?
— Нет, — ответ Зверева прозвучал очень туманно. — Такое даже им не под силу. Просто этот мир не любит чужаков. Тебе придется тяжело. Я не знаю почти никого, кто может через это пройти. Если честно, то смог пока я один. Теперь должен ты. Я на тебя надеюсь…
— А как вы проведете батальон? — спросил Лессовой.
— До точки невозврата мы дойдем пещерами, — ответил полковник. — Но для тебя этот путь не годится, ты не найдешь там дороги. А ты должен быть там на день раньше нас…
…Оказалось, что пытки продолжались очень долго, весь день, потому что под сводом шалаша стало стремительно темнеть. Лесовой поднялся на ноги и тут же непроизвольно подхватил джинсы, соскользнувшие с бедер чуть ли не до колен. Жадное солнце даже в укрытии успело порядком иссушить его тело. Подаренные Стрешневым часы болтались на похудевшем запястье, и страшно было представить, как истаивают ткани организма у оказавшегося на солнце человека, как он медленно превращается в выбеленный скелет. Вдруг Николай почувствовал зверский голод. Он срывал один за другим плоды прямо с листьев, из которых соорудил шалаш, разрывал их зубами и глотал, почти не жуя. Спохватился, только когда почувствовал перенасыщение и тяжесть в желудке. Слава богу, остатки сока сняли все неприятные ощущения, тело снова наполнилось упругой силой.
И тут он услышал этот… звук? Нет, это не было звуком. Просто в голове с назойливостью голодного комара зазвенела — именно зазвенела! — мысль. Казалось, будто кто-то зовет его, не пользуясь при этом словами. Слов не было совсем, просто было понятно, что зовущий обращается к живому существу, в данном случае к нему, Николаю Лесовому. И еще он пытался показать себя, призывая закрыть глаза. Николай послушался, но вместо лица увидел лишь расплывчатое белое пятно. Решив, что это отголоски недавнего кошмара, он решил выбросить это из головы, и наваждение моментально пропало.
Лесовой подтянул туже поясной ремень, откопал кинжал, сунул в карман пистолет, предусмотрительно прихватил парочку «антрекотов» — никогда не знаешь, что будет дальше — и тронулся в путь. От цели его отделяло расстояние, которое он обязательно должен был пройти до наступления утра. Если бы он сомневался в этом, то непременно повернул бы назад. Потому что твердо знал — еще одного такого дня ему не выдержать.
