– Да, вы правы, – повторила девушка.
Луш протянул руку и расстегнул одну из пуговиц на ее платье. Софья попыталась было смущенно отстранить его ладонь, но довольно быстро оставила свои попытки. И правда, подумал Луш, беспрепятственно расстегивая пуговицы и чувствуя жар бархатной кожи сквозь ткань платья и нижней рубашки, чего ломаться-то? Чай, не девочка уже.
Он почти успел разобраться с пуговицами и приступить к расшнуровке тугого корсета, когда на поляне появился третий лишний. Вернее, сперва Луш услышал треск в кустах и отборную нецензурщину, которая сделала бы честь матерому пиратскому боцману, а затем уже увидел декана инквизиции, который быстрым шагом направлялся к ним, и его разгневанное лицо говорило о том, что шутить он не намерен. Софья жалобно вскрикнула и попыталась спрятаться за государя, который поднялся и опустил руку на эфес шпаги.
– Что вам угодно, сударь? – холодно поинтересовался он.
Софья разрыдалась, одной рукой вытирая слезы, а другой пытаясь стянуть края расстегнутого платья.
– Да так, – мрачно ответил Шани. – Угодно мне шалаву одну уму-разуму поучить. Софья, дрянь, ну-ка живо сюда!
Луш хотел было остановить девушку, но она с молчаливой покорностью вышла из-за его спины и подошла к Шани, низко опустив голову. По ее щекам струились слезы, и в этот момент она была настолько прекрасна, что Луш готов был за нее убить.
– А я ж тебя, сучку похотливую, из грязи вытащил, – раздумчиво произнес Шани и наотмашь хлестнул ее по щеке.
Девушка жалобно вскрикнула и, отшатнувшись, упала на траву. Этого Луш уже не стерпел и быстрым движением вынул шпагу из ножен.
– Знаешь, братец, – сказал он, вставая в боевую позицию, – шел бы ты отсюда и не мешал людям. А?
Шани словно не заметил ни шпаги, ни готовности Луша к драке. Он нагнулся и, намотав пышные волосы Софьи на кулак, вздернул девушку на колени. Софья вскрикнула, и слезы потекли еще сильнее. Луш почувствовал, как сердце у него разрывается на части.
– А ты, братец, не лезь, – посоветовал Шани и отступил, волоча за собой рыдающую Софью. – А то я быстро достану подлинный папочкин указ из сейфа. Посмотрим, кто тогда отсюда пойдет.
Луш медленно опустил шпагу. Указ о престолонаследии, переписанный в пользу Торна, он нашел среди бумаг государя и сжег в день смерти отца, однако покойный Миклуш был слишком умен, чтобы складывать все яйца в одну корзину, – указ наверняка имел несколько нотариально заверенных копий. Теперь понятно, где они лежат, – у декана инквизиции, и никаким образом их оттуда не достать. Каков подонок, а? Ловкая бестия! Сохраняй теперь существующий порядок вещей, а Софья плачет навзрыд, и у нее из носа течет струйка крови. Ну ничего, еще посмотрим, кто будет рыбу есть.
– Если ты ее хоть пальцем тронешь, – начал было Луш, но Шани посмотрел на него с холодной лютой злобой старого хищника, закосневшего в своей ярости, и ответил:
– Пальцем – не трону. У меня в допросной много интересных предметов как раз для таких случаев.
Софья испуганно вскрикнула, а Шани рывком поставил ее на ноги и, крепко ухватив за предплечье, потащил в сторону дорожки. Луш растерянно смотрел ему вслед, испытывая невероятную гамму чувств, от разочарованной обиды до искреннего желания искромсать мерзавца на ломти. Ну уж нет, этого он так не оставит! Луш устало опустился на плед для пикника и основательно приложился к бутылке вина.
А тем временем Шани и Софья скрылись за деревьями и, сперва спустившись в овраг, а затем поднявшись наверх к соснам, основательно срезали дорогу и вышли на другом конце парка, где их уже ожидала неприметная карета. Как только пассажиры заняли свои места, кучер хлестнул лошадей, и карета быстро направилась из парка в сторону городского центра, на площадь Звезд. Только теперь Софья смогла дать волю слезам. Конечно, Шани заранее предупредил ее, что будет бить не шутя, в полную силу, государь не должен заподозрить, что перед ним разыгрывается бездарный любительский спектакль, – но вышло гораздо больнее, чем она ожидала. Голова болела, а нос жгло так, словно Шани действительно его сломал.
– Софья, девочка, ну прости меня, прости, – Шани возился в маленьком саквояжике, выискивая для Софьи обезболивающее. – Все уже позади, теперь отдыхай. Два дня спокойно отдыхай, – он поднес губку, пропитанную какой-то вонючей смесью, к ее носу, и боль сперва вспыхнула лесным пожаром, но потом на удивление быстро утихла. Вместо нее Софья ощутила легкую эйфорию – именно так действуют сулифатские масла – и со вздохом откинулась на спинку сиденья.
– Вы ведь так не думаете? – спросила она. Странный жар, охвативший ее после выпитого вина, до сих пор бродил в крови и не собирался успокаиваться.
– Что я не думаю? – вопросом на вопрос ответил Шани.
– Что я шалава и сучка, – сказала Софья и не услышала ответа. Еще одно свойство обезболивающей смеси состояло в том, что при сочетании со спиртным она действовала как снотворное. Софья заснула, едва успев закончить фразу. Шани бросил губку обратно в саквояж и несколько минут смотрел на Софью с искренней заботой.
– Конечно, я так не думаю, – сказал он и начал приводить в порядок ее платье. Софья глубоко вздохнула во сне, но не пробудилась. – Ни в коем случае.
Старший Гиршем, папаша того самого Гиршема, который держал магазинчик на улице Бакалейщиков, оторвался от счетов и с усилием потянулся. Движение взбодрило его, старые кости приятно хрустнули, а в голове прояснилось. Да, пожалуй, права Рухия, старая заботливая супруга: он слишком много сидит над бумагами – надо и о своем здоровье позаботиться, тем более, его осталось не так уж и много. С удовольствием потянувшись еще раз, Гиршем решил, что выпьет последнюю на сегодня чашку холодной кевеи и будет распускать помощников и закрывать контору: день выдался дрянной, с самого утра накрапывал дождь, так что вряд ли кто-то решит заглянуть сюда под вечер, когда добрые люди собираются отдыхать в тепле дома. Аккуратно сложив документы в папку и заперев ее в сейфе, Гиршем взялся было за чайник, но в этот момент дверь распахнулась, и в контору вошел клиент.
Гиршем прекрасно знал этого клиента и едва не выронил чайник с перепугу. Декан Торн, временный глава инквизиции, славился по всей столице тем, что взяток не брал и другим запретил, и договориться с ним в случае чего было невозможно в принципе. Когда всем заправлял старый добрый Младич, то дела делались намного проще. К примеру, если жена, или сестра, или другая родственница доброго человека попадались на занятии ворожбой, то добрый человек брал деньги и спешил на выручку. Братья-инквизиторы принимали звенящие мешочки с благодарностью, а жена, сестра или другая родственница отправлялись домой, а не на костер. Вместо еретичек сжигали их портрет, ну а кому какое дело до грязного куска холста и того, что на нем намалевано, когда родной человек сидит себе спокойно дома? Пусть себе горит. Вот как славно делались дела в столице – до того, как пришел Торн. Человек он, конечно, был вдумчивый и серьезный и огульно никого не обвинял, но если Гиршем кого-то и боялся на белом свете, так только этого высокого блондина с сумасшедшим сиреневым взглядом.
