— Обездолили мы Васю, — засмеялся Кёстас, принюхиваясь к чудесному аромату.
Через пару часов сытые и немного отдохнувшие всадники помогли Лицигеру соорудить плот, загрузили на него мешки с рыбой и распрощавшись с Альбертычем, оставшимся половить тайменей, порысили по берегу Онона навстречу отряду Пустэко.
Вскоре они были в лагере. После радостных объятий, коротких рассказов, что с кем было, стали решать, как быть дальше. Филимон Шилов, попивая чаёк, предложил Пустэко пока оставаться на месте.
— Никаких следов викингов мы не нашли, так что сидите спокойно, — говорил он, отгоняя черемуховой веточкой надоедливого паута. — Они, может быть, восточнее, возле железной дороги ошиваются. Но там тоже им не развернуться. Наши разъезды их дёргают, не дают спокойной жизни. Разве что по Онону чёрные могут подняться сюда, но зачем это им? До Далайнора, где база сейчас, километров триста — четыреста. Неделя туда, два — три дня на сборы, неделя обратно. Приведём лошадей и заберём вас всех.
Поразмыслив, Пустэко согласился.
Утром разъезд ушёл к Далайнору, забрав с собой мешок солёной рыбы и пару глухарей, добытых стрелками Пустэко. Вася Лицигер, нагрузился мешками, солью, и взяв плот на буксир, как старинный бурлак, попёр его к Альбертычу. Ловить рыбу было лучше, чем обустраивать лагерь и заниматься сторожевой службой, тем более что командир отряда, отведав запечённого на углях тайменя и солёных харюзков, сам приказал ему ловить ещё и ещё.
Старики разбили свой бивачок подальше от всех. Закидон и Данияр не очень любили шум и суету, неизбежные при женщинах и детях. Альбертычу было всё равно. Тем более что он ночевал здесь только раз, а потом утащился на рыбалку.
Как-то попарившись в банной юрте, размягчив старые косточки, деды ушли к своему шалашику, точнее, навесу из веток, куда сверху положили пару палаток. Разожгли костерок, поставили вариться добытого вчера зайца, и потихоньку начали прикладываться к фляжкам Закидона. После бани-то грех не выпить.
— Я не понимаю, что происходит с Николой, — Данияр раскурил трубочку от ярко шающей веточки. — Как он вообще живёт?
— А что тебе-то? — Закидон прикидывал, где быть взять толстостенную посудину с крышкой, чтоб можно было мясо тушить, а то варенина надоела. — Может, это ты ничего не видишь, ты же старый, а у него душа молодая, не даётся твоим глазам замшелым.
Шаман задумался. Однако, поразмыслив, решил, что его товарищ не прав. Бездушный Манжура ничего не помнил о своём прошлом, был равнодушен. А может, он из ада появился? Сбежал оттуда, вот камы его и стерегут. Вполне вероятно, вполне. Хотя подобных прецедентов Данияр не знал, даже когда практиковался у алтайских шаманов, про такое не слышал.
Но как же тогда он живёт вообще?
— Понимаешь, душа, она ведь движет нами, нашим телом, — Данияр затянулся и выпустил клуб горького, вонючего дыма, Закидон даже замахал руками, отгоняя его. — Она помогает нам жить. Кто кровь-то гоняет по жилам? Кто сердце толкает? Кто сражается с микробами, раны заживляет?
— Как кто? — товарищ даже опешил. — Организм, вот кто! Ты, что, в школе не учился что ли?
— То есть он отдельно, сам по себе? — шаман постучал себя согнутым указательным пальцем по голове. — Что несёшь-то?! По твоему, некто, с условным названием «организм» помогает нам жить? Подсказывает иногда, что к чему, порядок в кишках наводит?
— Ну сдаюсь, сдаюсь, — Закидон поднял вверх руки. — Ты бросай курить, а то что-то всё умнее с каждым днём становишься. Хотя, по ночам можно подымить, комаров отгонять.
— Чтоб тебе понятно было, душа это вроде такой ремонтной мастерской, — затянулся трубкой Данияр. — Чинит нас, лечит, охраняет. Но. Чем больше вокруг людей, тем хуже.
— Это почему?
— Души, они только о своём хозяине заботятся, понимаешь? И при возможности обязательно что-нибудь сопрут у другой. Например, как тебе пояснить, вот мастерская. Зашёл туда посторонний и утащил отвёртки или ключи какие, молоток. Для себя. Там инструментов меньше стало, качество ремонта хуже, всё! А когда много людей рядом, их души постоянно силу друг у друга тащат. Кто-то держится, кто-то теряет много, и умирает рано. А вот, может, помнишь, отшельники такие были, в лесах жили, в одиночку?
— Ну да, наверное, помню, — Закидон принялся выстругивать палочку, чтобы тыкать ею в зайца, проверяя, сварился он или нет.
— Так вот, — увлёкся говорильней шаман. — Они вдалеке от людей, одни, вот души-то свои и сохранили, а те за ними присматривали без опаски. И жили потому долго и спокойно.
— Ну, а Никола-то причём?
— Не знаю, — пожал плечами Данияр. — Я вообще не понимаю, что происходит.
— Знаешь что, чернокнижник, служитель тёмного пламени преисподней, возьми котелок и сходи за водой на речку, чайку запарим, — улыбнулся Закидон. — Я нынче смородинных листьев нарвал и душицы. Сейчас заяц сварится, поддадим немного бражки и спать.
— Сам ты прислужник чёрта, алкоголик! — возмутился шаман и засмеялся. — Ладно, ты варево-то солил?
— Иди, иди, философ души, разберусь тут без тебя, да глянь, где там Серёга Пустэко болтается. Он всё хотел до моей фляжки добраться. Тоже придумал, на войне, говорит, пить нельзя! А я же пьяный не воюю! Повоевал немного, выпил немного, и всё по очереди.
Данияр уже ушёл к речушке, встретил там одного из стрелков, поговорил с ним, вернулся, а Закидон всё ещё возмущался нечеловеческими порядками, которые, на его взгляд, установил командир отряда.
Манжура сидел на старом бревне, принесённом речкой много лет назад, и выброшенным на берег. Здесь оно застряло в камнях, с него слезла кора, ветки обломались, а сотни дождей и ветров, пронесшихся здесь, сделали поверхность гладким.
— Кто же я? Что со мной? — размышлял червонорус. — Данияр говорит, души нет. А какая она, душа? Иринка говорит, что я замечательный, лучше всех. Да и мужики ко мне относятся ровно. Делаю то же, что и все. А почему не помню, откуда я?
Из снов он помнил злого негра. А сегодня ему привиделась некая купель с кипящей водой. Тонкие волосинки, блестящие, прозрачные, матовые, жёлтые, синие, тянулись оттуда прямо в глаза Манжуре. Он не испугался, не стал биться и рвать их. Спокойно ждал, чем кончится. Но картинка с волосинками пропала, исчезла в мутном тумане и Никола увидал очень маленьких, буквально крошечных людей. Вытянув руки, они ухватывались за ступни тех, что были выше и сплетались в густые косички. Потом человеческие верёвки начали лопаться, люди разрывались, падали, взлетали. Тут Манжура проснулся.
Днём он помогал ставить банные юрты, что-то ещё, помылся сам, пообедал и ушёл сюда, на берег. Что же хочет от него Иринка? Для чего вообще женщины? Елизавета Николаевна вроде командира у них, да и мужиками руководит. Всё так непонятно! Но рядом с Иринкой находиться приятно. Вчера, когда сюда шли, заставила его на руках через ручеёк перенести. Ноги, что ли заболели у неё? Почему тогда ухмыляются стрелки. А Елизавета Николаевна головой только качает. Закидон дураком назвал. Души нет, ну ладно, в это никто, кроме Данияра, не верит, но дурак-то почему?
