– Если я крыса, так ты мышонок дохлый.
На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.
Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.
– Там продохнуть нельзя, – сказал он так, словно прибыл сюда не со зловещей свалки, а с горного альпийского курорта. – И мусора со всех сторон пялятся. Меня сразу тормознут. Доказывай потом, что ты не клоун. Лучше пешочком пройдёмся.
– Пройдёмся, – вынужден был согласиться Ваня. – Надеюсь, нужный нам старик живёт не в районе Красной площади.
Уже спустя час он пожалел о своих опрометчивых словах.
Маршрут, которого придерживался Удушьев, ничего общего с законами человеческой логики не имел. Он пробирался какими-то закоулками, переходя из двора во двор, перелезая через заборы, нередко петляя и возвращаясь на старый след. Заворачивая во все парки и скверы, Удушьев тщательно избегал людных улиц и мест массового скопления публики. Так, наверное, бродят волки, которых зимняя бескормица выгнала из лесной чащи поближе к человеческому жилью – от овчарни к овчарне, от хлева к хлеву, от помойки к помойке.
Подтверждением того, что они во всём придерживаются пути, однажды ставшего роковым для грабителя и наркомана Марадоны, были слова Удушьева, сказанные под сводами глубокой арки, соединявшей два проходных двора:
– Вот тут мы с ним отлили.
– Впоследствии надо будет установить здесь мемориальную доску, – съязвил Ваня, но его шуточка повисла в воздухе.
По прошествии ещё получаса, Удушьев проронил:
– На этом углу нас одна босявка газом опрыскала. Шустрая такая… Мы ещё и слова не успели сказать.
– Как видно, вы ей чем-то не глянулись, – посочувствовал Ваня. – Дамы нынче нервные пошли.
– Думаю, она Марадоны испугалась. Он рот вечно не закрывал, а зубы там все железные были, как у лучковой пилы…
Уже стало смеркаться, когда Ваня взмолился:
– Давай передохнём чуток. Этот марафон не по мне.
Филька Удушьев, не видевший особой разницы между марафоном и марафетом, понял его слова превратно и немедленно извлёк на свет божий пузырёк с пагубным зельем, воспетым некогда поэтами-декадентами, понимавшими толк в методах ухода от действительности.
Ваня, уяснивший, какую именно помощь ему предлагают, решительно отказался, сославшись на недолеченную гонорею. Тем не менее отдохнуть ему Удушьев не позволил.
– Скоро уже, – сказал он. – Сейчас придём. Вон за той будкой мы во второй раз отливали.
Это «сейчас» растянулось ещё на добрых двадцать минут. Совершенно не зная города, Удушьев отыскивал намеченную цель при помощи какого-то шестого чувства, словно почтовый голубь или возвращающаяся домой кошка.
Наконец они остановились перед длинным пятиэтажным зданием, построенным, судя по всему, где-то на закате «хрущёбомании», когда и кирпич стал получше, и раствор погуще, и стены «ложили» уже не лимитчики-неумёхи, а каменщики-профессионалы.
Указывая в сторону ближайшего подъезда, Удушьев сказал:
– Вот до этой лампочки мы тогда и дошли… А старик вон там остался, – последовал жест в сторону другого здания, отличавшегося от первого разве что количеством спутниковых антенн на крыше да номерами, намалёванными смолой ещё в те времена, когда водка стоила два восемьдесят семь.
– Давай подойдём поближе, – понапрасну напрягая зрение, сказал Ваня. – Ведь не день уже.
– Я и так всё вижу, – буркнул Удушьев. – А близко соваться мне не с руки. Не ровён час узнают. Старик жуковатый был. Так и ел нас глазами, словно по гроб жизни хотел запомнить.
– Сейчас его не видно?
– Нет.
– Ты пока здесь побудь, а я вокруг прогуляюсь. Справки наведу и всё такое. Если что подозрительное заметишь, знак подай.
– Какой? Свистеть же не станешь…
– Выбирать не приходится. Свисти, как-нибудь помелодичней.
Несмотря на довольно позднее время – уже и фонари зажглись, – двор оставался сравнительно многолюдным – сказывалась, наверное, тёплая и тихая погода. В чистом, светлом небе мерцал молодой месяц, в сочетании с невидимыми пока зодиакальным созвездиями обещавший Ракам (к числу которых, сам того не ведая, принадлежал и Удушьев) сексуальную активность, Козерогам (представленным здесь Ваней) успехи по службе, а всем остальным – рост благосостояния.
Малышню дошкольного возраста успели загнать под крыши, зато старушки, рассевшиеся на лавках, продолжали обсуждать насущные проблемы бытия, главной из которых была грядущая реформа пенсионного обеспечения, лично их уже никак не касавшаяся.
Все старушки почему-то были уверены, что пенсиями распоряжается Чубайс, и очень горевали по этому поводу.
Подростки обоего пола кучковались по интересам – одни в беседке, другие в зарослях сирени, которая на закате дня пахла особенно пленительно. Из беседки доносились переборы гитары, из сирени – звяканье стеклотары.
Невдалеке присутствовал и неизменный персонаж городского фольклора – человек, исследующий содержимое мусорных баков.
К нему-то и направился Ваня Коршун.
– Как делишки? – вежливо поздоровавшись, осведомился он. – Помощь не нужна?
– Сам справлюсь, – буркнул старатель (а как иначе назвать человека, надеющегося добыть нечто ценное из кучи никому не нужного хлама?). – Тебя, пострела, никто сюда не звал.
– Да не претендую я на ваши бутылки, – сказал Ваня. – У меня дома всё есть. Правда, я с мачехой поссорился. Хочу у деда переночевать… Может, дяденька, вы его знаете? Представительный такой, лет восьмидесяти. И с тростью ходит. Массивная трость, не как у всех.
– Звать-то твоего деда как? – поинтересовался старатель, лицо которого, как водится, было покрыто свежими царапинами.
– Не знаю, – Ваня всхлипнул, – я маленький был, когда маманя умерла. С тех пор мне с ним встречаться запрещают. Мачеха все документы уничтожила… Ничего не знаю – ни фамилии, ни имени. Только дом этот помню.
– Лет восемьдесят, говоришь, – старатель задумался. – А он не отставник, случайно?
– Может быть, – уклонился Ваня от прямого ответа.
– Тут одно время квартиры отставникам давали, – продолжал старатель. – От военкомата. Поэтому всяких стариков без счёта. И каждый второй с тросточкой. Ты подгадай момент, когда кого-нибудь из них хоронить будут. Эти мероприятия тут чуть ли не каждый день. Вот тогда все старики и сползутся. Хоть с тросточками, хоть с костылями.
– Это ещё когда будет! А куда мне сейчас деваться? На вокзал ехать или под забором ночевать?
– Мне ты не жалуйся. Сам бедствую… Поздновато ты пришёл. Они вечерком прогуливаются, пока солнышко светит… А из каких он отставников будет? Военный, моряк или из внутренних органов?
