тарана врезался в ворота. Летели щепки, камни, стрелы, кричали по-северному, по-эглински, кто-то выл на неведомом языке…
— Ещё! — проревел Скегги.
Сверху что-то упало, и стоявший рядом со мной хирдман повалился как подкошенный. Я увидел лишь кровавое месиво в том месте, где только что была его голова. Камень. Подняв щит выше, я взывал к глухим богам, моля, чтобы рука не дрогнула и выдержала удары булыжников, что сыпались на нас сверху.
— Иии… Раз!
— Иии… Два!
Снова грохот. Ворота не поддавались. Скрипели, стонали, трещали, но упрямо не желали ломаться. Скегги прокричал команду отступить на несколько шагов. К нам подбежали ещё северяне — из тех, кого привели от северных ворот, и встали на место павших товарищей.
Я оглянулся и оторопел от ужаса. Слишком много полегло наших, а ведь мы ещё даже не вошли в город.
— Давай по-новой! — Кричал Скегги. — Тарань! Во имя Всеотца и всех богов, чтоб вас гнавы драли!
— Иии… Раз!
— Иии… Два!
Таран врезался в ослабевшее дерево, пробил часть ворот и застрял. Хирдманы тут же принялись вытаскивать куски дерева, разбирая проход. Оттуда нас секли топорами и мечами. Я перерубал эглинские руки, рискнувшие вылезти дальше положенного. Кровь, всюду была кровь. Почуяв пир, начали слетаться вороны.
— Вестники Всеотца с нами! — Крикнул Глоди Младший и оскалился в сладострастии. — Боги с нами!
Таран вытащили, отбросили и принялись прорубать ворота. Мерглумцев было столько, что они своими телами закрывали брешь. Сколько кишок я выпустил в тот день, до сих пор не смогу сосчитать. Я рубил налево и направо, вверх и наискосок, уже даже не чувствуя усталости.
Наконец ворота пали. Хирд вырезал всех мерглумцев и хлынул в Омрик, точно бурный поток.
— Омрик! — Орал Скегги, вскинув топор к небу. — Вернём наше!
Брат тут же велел части людей отправляться ко второй Цепной башне и помочь людям Йирдмана.
— Я иду на площадь, — сказал я в передышке между очередной стычкой с омрикцами. Улиц здесь было не так много, но за каждым домом прятался враг. На нас то и дело нападали маленькие отряды и жалили, точно шершни. Мы продвигались медленно, до безумия медленно. Рассвет давно наступил. Я видел башню храма в центре города, видел храмовую площадь, по которой с криками носились перепуганные горожанки и дети.
Но я не видел Гуллы.
Рубанув последнего из напавших на меня омрикцев наотмашь, я перехватил выскальзывавший из покрытых кровью рук топор и двинулся дальше. Скегги кричал что-то мне вслед, но я не слышал ничего, кроме стука собственного сердца. За мной шли несколько хирдманов, очевидно, решивших, что я знал, где искать добычу. Они отбивались от подскакивавших омрикцев, но теперь все — и мы, и они — понимали, что дело было кончено. Мы потеряли многих, но с нами была ярость, и нас всё равно осталось больше. Без своих каменных стен омрикцы оказались довольно беспомощными. Омрик был нашим.
А затем я увидел Гуллу.
Сперва предо мной простёрлась вытянутая площадь — почти опустевшая. В одном конце располагался колодец и торговые палатки, другой примыкал к ступеням церкви. Большой храм. Явно перестроенный, и каменщик был не из самых умелых. Древний светлый камень перемежался с новым более тёмным. Часть стен утопала в зелени плюща.
Почти в центре этой площади сложили костёр. На возвышении, обложенная хворостом и соломой, стояла привязанная Гулла. Сперва я не узнал в ней свою драгоценную ведьму. Волосы обрили наголо, раздели донага, угостили плетями и заклеймили. Но это всё ещё была она. Моя Гулла.
Увидев нас, священник в разноцветной накидке, что держал факел, что-то крикнул нам на неведомом языке и бросил факел женщине под ноги. Сухая солома мгновенно вспыхнула.
— Нет!
Я метнулся к нему, подняв топор. Кажется, выронил и щит. Хирдманы, издав боевой клич, бросились вместе со мной, а навстречу нам выскочили несколько хорошо вооружённых воинов.
— Гулла! — Позвал я, отбиваясь от меча обряженного в кольчугу вояки.
Что-то затрещало, зарокотало, загудело. Из-под земли вырвались нечеловеческие крики, словно сами гнавы устроили кровавое пиршество. Сухая земля начала трескаться, расползаться, и мы с мерглумцами в ужасе отпрянули друг от друга.
А мигом позже земля разверзлась. Священники, горожане, воины, хирдманы и костёр с Гуллой — всё начало проваливаться под землю.
— Господь милостивый!
Кажется, это кричал эглинский священник. А может и олдермен — перед тем, как земля начала безумную пляску, я успел заметить, как омрикские воины, словно телохранители, окружили мужчину в богатом облачении.
Из-под земли вырвались нечеловеческие голоса. Казалось, сами тёмные силы вопили, выли, верещали. Эти крики доносились прямо из-под моих ног, земля проедала, вымощенная камнем древняя площадь крошилась.
Омрикцы в ужасе метались, не понимая происходящего, не зная, что делать и куда бежать. Постройки начали скрипеть, крениться, скрежетало дерево, ломался затвердевший раствор между камнями…
Моя затея со свиньями удалась. Одна беда — я промахнулся, и вместо крепостных стен сейчас обрушивалась церковная площадь.
Из-под земли вырвались всполохи пламени. Добравшись до воздуха, огонь разгорался всё сильнее. Горожане в панике бросились прочь от площади, церковники шарахнулись обратно к церкви, и теперь мы с омрикцами были разделены разломом, завесой дыма и жаром негасимого огня. Поди потуши жир — пока сам не прогорит, ничего толком не поделаешь.
Деревянный помост, на котором к шесту привязали Гуллу, ушёл под землю. Я видел, как занялось дерево, как с каждым мгновением моя ведьма проваливалась всё ниже и ниже, к свиньям, к жару, к смерти.
— Нет!
Вряд ли я тогда соображал, что делал. Стянув плащ, я ошалело оглядывался в поисках воды. Увидел какую-то бочку возле брошенной лавки, бросился к ней. Вылил всю воду на себя — если загорюсь, то хотя бы не сразу.
И бросился спасать Тёмную сестру.
— Хватайте святош и знать! — ревел я, раздражённый испугом сверских товарищей. — Схватите всех!
— Хинрик! — испуганно крикнули мне вслед, но я не обернулся.
— Хинрик, не лезь туда!
Мне был плевать. Я уже потерял Айну и не простил бы себе гибели и Гуллы. Не так, не в огне, она должна была принять смерть. Не после всего, что эти твари с ней сделали. Перед глазами стоял её образ — измученной, позорно обритой наголо, избитой.
— Хинрик!
Не оглядываясь, я подбежал к краю разлома. Ничего не было видно. Лишь плотный вонючий дым, какой бывает, когда горит жир с примесью запахов жареного мяса, да всполохи алого и жёлтого — огонь.
— Гулла! — позвал я, пытаясь найти спуск. Раскалённый камень пёк ноги даже сквозь
