— Такую твою мать! — Майор рванул с места и устремился на кухню.
Его взору предстала картина маслом. Трупы, кровь, негры, контролёрские штаны, вымазанные красным. Старший негр — ох здоров, оказывается, ох мускулист, а двигается-то как!.. — поигрывал чугунной сковородой, ища глазами врагов; его баба пребывала в совершенном дезабилье, то есть в куцей набедренной повязке, не скрывавшей ядрёных эбеновых статей. Кое-как оторвав от них взгляд, Андрей Лукич увидел зэка Бурума, с трудом узнал его, но почему-то не особенно удивился. Да и некогда ему было удивляться.
— Хорош стоять! — хрипло заорал он. — Живо собирайтесь! Надо уходить! Свидание окончено!
Дважды повторять не пришлось. Такую интонацию мигом поняли бы и китайцы, и эскимосы. Баба взглянула зверем на старшего, тот перевернул в руке окровавленную сковороду, Бурум что-то буркнул, и все трое чёрными молниями припустили к себе, чтобы мигом вернуться с вещичками. Причём баба так и осталась в своей куцей юбчонке. Явно не лучший наряд для мужской зоны, но, судя по всему, здешние обитатели уже не делились на зэков и охрану, на женщин и стосковавшихся по ним мужиков. Существовали только люди и нелюди.
Майор чутко сжимал автомат, вслушиваясь в неслышимое. Кто стрелял, откуда, в кого?.. Пригибаясь, он выскочил на крылечко, глянул и горестно вздохнул.
Всё оказалось трагически просто.
У решётчатого забора «локалки» со стороны промзоны, вцепившись пальцами в прутья, стоял мёртвый контролёр. У него была прострелена грудь. Возле его ног лежал второй прапорщик. Очередь угодила ему в голову. Судя по положению тел и возможному направлению огня, стреляли с «тройки». С той самой вышки, которая хранила радиомолчание. Напился, уширялся, взял денег, предал своих?.. Худо-бедно это ещё можно было представить. Но вот что заставило прапоров лезть на забор, если совсем рядом был КПП?
Или, может, туда-то им как раз не было хода?
Анализировать увиденное Колякину пришлось недолго. Со стороны промзоны раздался рёв мотора, послышались напуганные людские голоса, и из-за пошивочного цеха выкатился «захар»[183]. Это был доисторический ленд-лизовский «Студебекер». Можете не верить, но на зонах ещё и не такие раритеты встречаются. С бешеным рёвом нёсся он к забору «локалки», а за ним, безнадёжно отставая, отчаянно бежали люди. Они махали руками, кричали, всё в их облике и движениях взывало — не уезжайте! Подождите! Спасите!..
Только останавливаться «Студебекеру» было явно не резон: пассажиры и так сидели друг у дружки на головах в его кузове, кто-то висел на заднем борту…
— Ох и ни хрена ж себе! — вырвалось у майора.
Он уже знал, что увидит в следующую секунду… и точно. Из-за торца цеха показалась толпа. Многие сотни рычащих, оскалившихся нелюдей, движимых одним желанием. Убить. И сожрать. По праву избранности, по праву крови…
Вот и не верь после этого дурацким боевикам, в которых продвинутые пришельцы пролетают пол-Галактики только ради того, чтобы нами поужинать…
А «захар» тем временем забрал левее, разнёс колёсами газон и устремился прямо к решётчатому забору. План водителя был ясен: протаранить на всём ходу ограду, закатиться в жилую зону… ну а уж дальше — как Бог даст.
Стрелок на третьей вышке оказался категорически против. Злобно рявкнул автомат, и «Студебекер» прошила похоронная строчка. Лобовое стекло, радиатор, кабину, борта переполненного кузова… Белым фонтаном взметнулся к небу пар, зашипели, оседая, шины, человеческая кровь смешалась с тормозной жидкостью и моторным маслом…
Испытывая предельную, бездумную ясность, майор вскинул АКМ, моментом взял ровную мушку и плавно, как учили, надавил на спуск. «Двадцать два, двадцать два, двадцать два…»[184]
Пули легко прошили стальное тело вышки, ствол над краем борта сразу же исчез, но Колякин продолжал обстоятельно вести свой счёт, так чтобы уж наверняка. «Двадцать два, двадцать два, двадцать два…»
Нет ничего хуже, чем недобитый враг на хвосте.
А подбитый «Студебекер» ещё несли законы инерции — он пятитонным тараном въехал в ограждение, снёс его и покатился дальше, правда скоро встал. Из кузова кинулись врассыпную пассажиры, раздались пронзительные крики — ужас, боль, ненависть, непонимание…
В огромную брешь, пробитую грузовиком в ограде «локалки», уже хлынул пеший народ, причём дистанция между преследуемыми и толпой стремительно сокращалась. Ещё минута-другая — и на плацу жилой зоны начнётся бойня.
— Всё, уходим, бегом за мной! — скомандовал неграм майор, взял поудобнее «Калашникова» и первым, подавая наглядный пример, бросился к зданию администрации.
Негры кинулись за ним…
Отделаться малой кровью не получилось. Цель была в двух шагах, когда всё началось. В руках оборонявшихся со свистом мелькали обрезки труб, взлетали и падали тяжёлые арматурины… Нападавшие были безоружны. Однако неведомая сила, освободившая их от химеры, именуемой совестью, наделила своих «избранных» необыкновенным проворством и физической мощью. Они смотрели на всё сущее злобным, ненавидящим взглядом, так хорошо знакомым уже майору Колякину. И поэтому он уже без раздумий стрелял по этим жутким глазам, гасил их с оттяжкой прикладом, а сам не переставая матерился и кричал:
— А ну, негритосы[185], за мной!
И внезапно замолчал. Перед ним возникли совсем другие глаза, вполне человеческие. Колякин узнал прапорщика Сердюкова — тот на пару с кряжистым мужиком в чёрной робе отбивался арматуриной от врагов. Сердце майора подпрыгнуло и взвилось — ещё кто-то из его сослуживцев сделал выбор и не поддался врагам! Ну и что, что дела у Сердюкова и зэка были совсем плохи, — плевать, что они были сплошь окровавлены и окружены! Всех расшвыряем, а своих выручим, отобьём…
Колякин и не подозревал, насколько красивым сделала его эта секунда. По-настоящему, по-воински, по-мужски.
— Растакую твою мать!!! — Он выпустил очередь, перепрыгнул через упавшее тело и истошно заорал: — Сердюков, такую мать, держись! За мной, Сердюков!
Сунул прапорщику «макарова», добавил пару обойм и не без поддержки безотказного «калаша» двинулся напролом сквозь дерущуюся толпу.
— Ура! — словно поднимаясь в атаку, прохрипел Сердюков.
— Ништяк! — поддержала чёрная роба.
— Сигиди!..[186] — хором рявкнули негры, и великан-старший обрушил на чью-то голову русскую сковородку.
Слава Михаилу Тимофеевичу Калашникову, слава Николаю Фёдоровичу Макарову! Кровавая кривая, отмечавшая их путь через плац, наконец-то упёрлась в здание администрации.
