Свобода, как оказалось, имела разные обличья. Свобода от общества, его традиций, стереотипов, представлений и колеи, предоставляемой в пользование, то есть, проще говоря, свобода поведения, как выяснилось, была на вид не так уж приятна. Хороша была разве только относительная свобода в рамках общества, и то лишь временная — иначе как можно было бы отличить её наличие от её отсутствия?
Если же говорить о свободе сознания: свободе от сомнений, переживаний, страха перед будущим — то она оказалась нерушимо и безусловно связана с зависимостью от общества. Чем выше была зависимость, тем выше степень этой свободы. Вот и не верь после этого в диалектику.
Совсем недавно я ощущал себя непричастным миру Империи и пребывал, мягко говоря, в растерянности. Сейчас все мы были свободны от мира людей в полном смысле этого слова, и от всего человечества разом. Наслаждаться свободой ни одному из нас не приходило в голову. И дело было даже не в том, что нам жёстко было спать, нечем разнообразить пищу и скучно без общения с другими представителями своего вида, помимо нас троих.
Просто человек представлял собой общественное существо — как ни крути и как ни увиливай от этого. Сейчас, когда я взялся следовать этой мысли, ярое стремление некоторых моих соотечественников не переосмыслить, а разом отбросить все общественные установления, не разбираясь, показались мне комически-бестолковыми. Совсем не потому, что отбросить нельзя. Это-то как раз очень даже можно. Просто ведь «отбрасыватели» сами не понимали, к чему в конечном итоге стремятся и к чему их «отбрасывание» способно привести. Можно наткать километры воззваний из разнообразных, красиво звучащих словес, но одно оставалось очевидно: эти ниспровергатели представляют себе свой идеал весьма однородно. Таковой не выходил за пределы невыразимого наслаждения и давшегося без усилий запредельного успеха для них лично. А слова про общее благо оставались только словами.
Получалось, что если взвесить на весах здравого смысла все возможные пути развития человеческого сообщества, то выходило, что, как правило, оно и шло примерно путём оптимального для себя блага, с некоторыми поправками на обстоятельства — тем самым путём, которое хотелось пожелать ему и себе в частности.
Получалось, что мир скорее способны испортить шумные, при этом невразумительные воззвания, чем простое следование логике развития общества. Само оно развивалось так или иначе по пути наибольшей целесообразности, а вот рассуждения на тему «как нам всё обустроить», во-первых, сбивали с толку, во-вторых, внушали по виду утопические, а по сути самые настоящие антиутопические, страшные в реальности идеи. Ведь большинство мечтателей совершенно не представляют себе последствия своих «гениальных проектов», не давали себе труда представить. Их целью было не будущее, а бойкие и красивые суждения о нём.
В этом крылся коренной недостаток моего родного мира — в стремлении людей, не способных по складу мышления продумывать действие более чем на один шаг вперёд, браться за обустройство страны, планеты и даже Вселенной.
Я проснулся от нервной дрожи, болезненно сотрясавшей тело. Почему-то хотелось плакать — почти забытое ощущение, ничем не объяснимое, пугающее. Прошёл всего миг с момента пробуждения, но воспоминания об увиденном и обдуманном подёрнулись пеплом, а ещё через мгновение — практически полностью стёрлись. Я только и запомнил, что размышлял о родном мире и путях его развития. И размышлял невесело.
У костра дежурил Ниршав. Стоило мне пошевелиться, как он встал, наклонился ко мне, помог улечься поудобнее.
— Есть хочешь? Нет? Ну, смотри… Осталось мясо, и Аштия обещала утром попробовать запечь требуху. Если, конечно, у неё руки дойдут. Если не дойдут, придётся мне пробовать.
— А ты умеешь? — вяло удивился я.
— Ты мне покажи такого военного, который в походных условиях не научится готовить трофейное мясо! Нет таких! Просто я это дело не люблю, вот и всё.
— Кто ж любит…
— Был у нас в учебном полку один парень, обожал готовить. Дай только пару продуктов — живенько изобразит что-нибудь съедобное! Из такого дерьма, бывало, конфетку делал, что мы диву давались. Зато почти никогда в наряды не ходил, и котёл никогда не драил. Думаю, даже не знал, как это делается. А мы зато ели от пуза всякие разнообразные яства. Он бы и здесь не растерялся… Правда, там у него был доступ к перцу. Здесь даже этого нет… Если что и докучает сильнее, чем отсутствие соли, — так это отсутствие пряностей. Ужас просто, я, наверное, скоро от пресной пищи с ума сойду…
Я снова уснул под аккомпанемент его болтовни. Проснулся уже днём, когда на огне весело кипело что-то привычно-мясное, сбоку на углях шкворчало нечто неопознанное, но, должно быть, тоже вкусное, а Аштия неподалёку от костра, на самом ровном из имеющихся месте ковырялась в моей давешней добыче.
— Уже можно брать штуковину руками?
Женщина лишь скользнула по мне взглядом — сознание её явно гуляло где-то очень далеко и едва воспринимало окружающий мир.
— Высоковат фон, — пробормотала она. — Но брать можно, видишь? Я ж жива. Ничего, выветрится. — И снова углубилась в своё занятие.
Ниршав был хмур и зол на весь мир.
— Как я и предполагал! — объявил он. — У Аше руки не дошли ни до чего, кроме этой высокотоксичной фигни. Аше!
— М-м? Иди к чёрту, Ниш, не мешай.
— Видишь? Почки пришлось чистить мне. Терпеть не могу чистить почки.
— А я должна это дело обожать? — в задумчивости спросила Аштия, вертя одну из цепочек агрегата перед глазами.
— Я не говорил, что ты что-то должна. Но мы могли бы поделить обязанности.
— Хочешь сам разбираться с артефактом, двоечник? Иди, помогай.
— Да ну тебя! Тебе лишь бы меня укорить. Сама-то тоже не блистаешь знаниями по магии.
— Потому и не могу изучать штуку одним глазом, другим глядя в мясо. Изворачивайся сам. Хоть разок можешь ведь приготовить еду без моего участия. И отстань, пожалуйста. Не только тебе бывает нужно сосредоточиться.
Он вздохнул шумно и демонстративно, но собеседница уже ушла в своё занятие и проигнорировала его с полным правом. Я, кряхтя, поднялся, пересел поближе к костру и взялся за бурдюк — теперь вода в нём, к счастью, не приобретала неприятный привкус, как в самом начале. Раньше, в моменты дикой усталости и жажды, на бегу не было вкуснее воды — любой, даже с мерзким привкусом, даже солоноватой. Сейчас хотелось пить только свежую.
— Ну что, можно пробовать, — Ниршав подцепил обжарившееся со всех сторон нечто, перенёс на выскобленный кусок демонской шкуры. — Давай, пробуем. Хорошая штука. Давай.
