Соловей приосанился и почти выкрикнул:
– Но ваши канализаторы сразу хотели наехать на меня! Они пришли с помидорами!
– Такой уж у них обычай, – меланхолично проговорил Карл. – Поверь, если бы твое пение им понравилось, они не стали бы бросать помидоры. Случалось и такое.
– Случалось, чувак, – подтвердил Зигфрид. – Ассенизаторы – люди с нежной душой. И водопроводчики тоже. Поэтому они любят прекрасное и борются за него. Выходит, ты не тянешь в их глазах на «прекрасное». И они борются за прекрасное с тобой. Сечешь?
– Я не секу. Зачем вы мне гнилой заказ пристроили? – начал закипать Соловей.
– Объясни, Ольга, – приказал Карл.
Девушка приосанилась, подняла подбородок и голосом послушной ученицы почти что продекламировала:
– Чтобы тебя узнали, нужны скандалы. Людям интересно то, что будоражит. Зигфрид и Карл хотели, чтобы твое имя начало обрастать скандалами. Я правильно поняла?
Соловей поморщился:
– И что это за скандал: «известного певца забросали гнилыми помидорами»? И если там помидорами забрасывают всех?
– Зато платят хорошо, – заявил Карл. – За эту неделю ты получишь пятидесятипроцентную надбавку.
– Фигня! – вспыхнул Дима. – Сто евро, двести… Не тот порядок сумм! Понимаете? Я готов терпеть, готов на многое – но для большого дела, а не из-за ерунды! Если мне столько платить, я лучше в продавцы пойду или в повара. У меня даже диплом есть!
Негр с лязгом бросил свои гантели на резину и подошел к Диме вплотную. От него сильно разило потом, и это так разозлило Соловья, что он был готов броситься с кулаками на Зигфрида, который был в два раза тяжелее него.
– Ты готов по-настоящему рисковать? – словно удивляясь словам Димы и даже читая его мысли, спросил негр. – Совсем другое дело…
– Нам все время чистоплюи попадаются. Великие певцы, огромные таланты. А прагматиков нет, – вкрадчиво заявил Карл.
– Слюнтяи одни, – продолжил Зигфрид. – Нищеброды.
Дима отошел на пару шагов и гордо бросил:
– Я не такой!
– И убить готов? – спросил Карл, взвешивая в руке кинжал.
– Кого? – испугался Соловей.
– Да какая разница? Ход хороший. Ход верный. О таком сразу заговорят. Будешь в шоколаде.
– После того как посадят лет на двадцать? – спросил Дима.
– Зачем посадят? – усмехнулся Зигфрид. – Законы сейчас другие. Адвокаты у нас хорошие. Сухим из воды выйдешь, если самого не пришибут. А если пришибут – так и обратно воскресят. Сечешь?
– Типа того… – проговорил Дима.
– Значит, в деле?
– В деле! – заявил Соловей.
Ольга за его спиной нервно хихикнула.
* * *
До полуночи мы с Фридрихом Вильгельмом слушали Вагнера. Философ то молчал, то начинал нахваливать музыку, то, напротив, вспоминал какие-то обиды, причиненные ему Вагнером. Подумать только, ведь они в самом деле были знакомы! Меня невольно, вопреки доводам рассудка, охватывало благоговение. Человек слаб, и звучание громкого имени способно вскружить голову почти каждому.
А Ницше… Несмотря на молодое тело, рассудком он был так же стар, как и я. А может быть, и моложе – ведь первая его жизнь была короче. Но по уровню общения, по соотношению времени, в котором жил я, и времени философа, я невольно сравнивал Ницше и своего деда. Тот, конечно, с Вагнером знаком не был, но видел на войне Георгия Жукова. Кажется, на его глазах Маршал Победы расстрелял провинившегося в чем-то лейтенанта. Дедушка не любил рассказывать эту историю.
Как бы там ни было, знакомство Ницше и Вагнера было легендарным. А я ведь тоже кое-что видел и кое-кого знал. Для кого-то в будущем некоторые мои друзья стали легендой. И они вполне этого достойны! Хотя все мы легенды, только некоторые – яркие и героические, а некоторые – тусклые и даже нудные.
Звучание динамиков комма было объемным и громким, но все же не слишком качественным. Аппарат не предназначался для воспроизведения классической музыки на открытых полянах, при шуме деревьев и журчании ручья. Но Фридрих Вильгельм, похоже, получал истинное удовольствие. Неужели мне и правда удалось войти к нему в доверие? Спросить бы об этом Галахада, у которого есть записи всех контактов с философом, но я сам же попросил его не вмешиваться…
– Фридрих, а ты не думал уехать домой? В какую-нибудь из земель, где живут немцы? Или побывать на Луне? – спросил я.
Философ посмотрел на меня косо:
– Почему спрашиваешь?
– В мире тысячи людей, на которых твоя философия оказала существенное влияние. Тебе не хочется с ними общаться?
– Тысячи? – презрительно бросил Фридрих Вильгельм. – Миллионы. Миллиарды. Заратустра шагал по земле победителем. Но путь пророка – путь одиночества. Здесь, среди несовершенных людей, диких зверей и сурового климата, мой дух совершенствуется. Я вернусь к тем, кто заслуживает света моей воли, когда стану по-настоящему сильным, когда смогу двигать взглядом горы и срывать с неба звезды. Не думаю, что ты сможешь сопровождать меня, – печать истинного благородства не лежит на твоем челе, я вижу разум не гордый, но суетливый и утилитарный, мелкий и скупой. Однако ты сможешь служить победителям и быть счастливым.
Отповедь профессора Ницше застала меня врасплох. Не то чтобы я воображал себя былинным героем, рыцарем без страха и упрека, эталоном для подражания, но «мелкий и скупой разум»? То-то поехидничал бы сейчас Галахад – хотя он наверняка слушает нашу беседу через имплантаты Ницше и хохочет во все горло…
– Почему же я должен служить победителям?
– Такова участь побежденных.
– Но с кем мы будем воевать?
– Сверхчеловек станет властвовать над Землей. Он достигнет истинного, а не игрушечного бессмертия.
– И как своими нынешними действиями ты способствуешь появлению сверхчеловека?
– Поди прочь, – высокомерно заявил Ницше. – Когда станешь мудрее, вернешься. Может быть, через год. Может, через два. А может, никогда. Оставь меня, презренный.
Спорить я не собирался, поднялся и пошел прочь. Рано радовался – если философ и расслабился, то ненадолго. Еще в первой жизни он не отличался легким нравом, так отчего же ему добреть сейчас?
Была в моем изгнании философом-аскетом и существенная положительная сторона. Теперь мне не придется коротать ночь на холодной и жесткой земле рядом с безумцем. Можно принять душ и поспать на чистой постели в гостинице. Идти до нее далеко, но усилия окупятся.
Пробираясь по сумрачным улицам без фонарей, я чувствовал себя как во сне. Безлюдье, тишина, легкий ветер, призрачный свет экономичных электрических ламп и светодиодов в квартирах… А вдруг я и правда сплю? Может ли быть, что на берегу речки сидит и допивает мое пиво Фридрих Ницше, в компании которого я только что слушал Вагнера, пусть и в записи?
