– Но ведь и ночью вы не знали, кто его начальник!
– Но я знал, что начальник у него есть. Тут важна гибкость подхода. Безусловно хорошо лишь то, что подвергшийся гипнозу ничего не помнит о внушении. Так что риск для нас небольшой, а вот кое-что узнать мы можем.
Профессор отставил стакан, поднялся из кресла и шагнул к висящему на стене телефону.
– Барышня! – сказал он в трубку. – Будьте любезны семь шесть двенадцать. Алло! Это товарищ Гордеев? А могу я с ним переговорить? Нет, спасибо. Передайте ему, что звонил профессор Варшавский. У меня есть важная информация для товарища Дроздова, Максима Георгиевича, но я не знаю, как с ним связаться. Нет, по телефону я не могу сказать. Мне с ним лично надо переговорить. Мой телефон? Да, запишите. Будьте любезны.
Он продиктовал телефон и повесил трубку.
– Подождем, – улыбнулся он, усаживаясь в кресло. – Кстати, Ли, тебе не мешало бы подготовиться к непредвиденному развитию ситуации.
– Я уже думаю, где зимой в Москве взять хризантемы.
– Хризантемы? – удивилась Варя.
– Это мне надо на всякий случай, – смутился Ли. – Ситуации бывают разными. Но здесь зимой снег и нет хризантем.
– Почему же, есть! – воскликнула Варя. – Хризантемы продают на Арбате, их и зимой выращивают в теплицах. Они, конечно, очень дорогие, но… есть люди, которые могут себе это позволить. А кому вы их собираетесь дарить? Товарищу Дроздову?
Китаец с профессором рассмеялись.
– Нет, – покачал головой Ли. – Надеюсь, что Дроздову их дарить не придется.
– Кому же тогда?
– Тому, кто обратит на меня слишком много внимания. Ладно, надо мне сходить на Арбат.
– Подведет тебя когда-нибудь твоя коса, – вздохнул профессор. – Наткнешься на знающего…
– Знающий и так все поймет, – лицо китайца сделалось серьезным. – Разве я подводил вас когда-нибудь, профессор? Ай-яй-яй!
Китаец сказал это достаточно почтительно, но Варе показалось, что в глубине его глаз загорелись искорки насмешки. И Варя подумала, что, вероятно, Ли хитрее, чем кажется, и старательно изображает перед профессором то, что тот хочет увидеть.
Китаец вышел из гостиной, а через несколько минут вернулся в таком виде, что Варя невольно прыснула. На нем был казахский национальный халат и шапка, отороченная белым мехом.
– Моя пошла за цветами, да? – Ли смешно засеменил ножками. – Похож я теперь на китайца?
– Сойдет, – улыбнулся Варшавский. – Больше всего ты похож на делегата съезда кочевых народов. Только недолго ходи, а то я без тебя не очень-то хочу встречать Дроздова.
– Моя скоро будет! Не беспокойся, хозяина!
Китаец запахнул халат и скрылся в прихожей. Хлопнула дверь.
– Так, Варя, – сказал профессор, допивая чай. – Теперь подумаем, как обезопасить тебя.
– От чего?
– От меня и от Ли. Как говорят на Востоке, иногда и обезьяна падает с дерева. Если мы в чем-то ошибемся, ты не должна пострадать.
– Вы так говорите, – удивилась Варя, – словно самому вам все равно, что с вами будет.
– Конечно, не все равно. Но я прожил долгую, на мой взгляд, очень интересную жизнь, а у тебя еще все впереди. У меня есть свои недостатки, как и у других людей, но я никогда не был трусом. Я никогда не был кабинетным профессором, я прививал оспу в горных кишлаках, мне приходилось отстреливаться от басмачей, попадать в плен и даже бежать из ямы, в каких на Востоке держат заключенных. Я горжусь, что мне и Ли удалось спасти многие человеческие жизни. То были трудные времена, но мне бывает грустно, что они ушли. И поскольку судьба дала мне шанс спасти от смерти еще одного человека, я этим шансом воспользуюсь.
– Но… – испуганно шепнула Варя. – Это же преступление против…
– Против чего? – поднял брови Варшавский. – Против власти, которая выдала мне картонный диплом? Или что ты хотела сказать? Против Комиссариата внутренних дел?
– Вы прекрасно знаете, как я отношусь к этой власти, – негромко ответила девушка, опуская взгляд. – Но это ведь система. Разве один человек или даже несколько способны противостоять этим чудовищным жерновам?
– Ох, дети-дети! Сильно же вас запугали, – вздохнул профессор. – Эта система имеет власть лишь над теми, кто добровольно ей подчиняется. Как, впрочем, и любая система.
– Да она кого хочешь заставит подчиниться!
– Ну, в этом ты, Варечка, не права. Вот ты ходишь на фабрику, да? На комсомольские собрания ходишь? А можешь не ходить?
– Да как же не ходить? Все ходят!
– Не все. Есть огромное число людей, о которых ты знаешь, что они не ходят на фабрику, но твоему сознанию гораздо удобнее и проще вытолкнуть этот факт из повседневной реальности, чем проанализировать его.
– Какие же это люди?
– Поэты, художники, писатели.
– Ну, вы скажете тоже! – отмахнулась Варя. – Как же можно сравнивать? У них своя работа, у меня своя. И художники, и поэты тоже подчиняются системе. Они тоже ходят на комсомольские собрания, на худсоветы, а многие и на нашей фабрике работают. Например, Зульфия Ибрагимовна. Она художник, а на фабрику ходит. И на комсомольские собрания, кстати, тоже! Но вы правы, есть художники, которые ходят только к себе в мастерскую и работают там. Просыпаются, когда им хочется, а с них спрашивают только картины.
– Я специально с этого начал, чтобы тебя не шокировать, – улыбнулся профессор. – Конечно, они ходят на худсоветы и комсомольские собрания. А как же? Ведь они только чуть-чуть отошли от системы. Они с ней договорились. Но в Москве огромное число людей, живущих вне системы, точнее, в рамках совершенно другой системы. Воры, бандиты, проститутки.
– Что вы такое говорите! – покраснела девушка. – Это же сброд! Отребье!
– Вот тут-то мы и подошли к самому главному. Как специалист по психологии могу тебя заверить, что воры отребьем считают пролетариев. С их точки зрения, ужасно глупо ходить каждый день на фабрику, если можно за пять минут стянуть на вокзале кошелек у растяпы.
– Вы их оправдываете?
– Дело не в этом, – уклонился от прямого ответа Варшавский. – Государству выгодно, чтобы воров было как можно меньше, а пролетариев как можно больше. Рабочего можно загнать на завод и заставить по двенадцать часов в сутки создавать материальные ценности, а взамен давать ему скудный паек. Чем больше рабочих, тем они дешевле. Умрет один, встанет к станку другой. Раньше, при царе, так с рабочими обходились капиталисты, и революционеры всех мастей, используя эту ситуацию, подняли пролетариат на революцию. Но потом революция закончилась, а государство осталось. И теперь оно всячески пропагандирует культ пролетария! Люди у нас трудолюбивые и в большинстве своем честные и простодушные. Они и не понимают, что в обмен на лозунги их опять обворовывают. Вот на всех углах кричат о том, что пролетарий – передовой класс истории. Передовой-то передовой, вот и идет впереди с киркой да с лопатою, а за ним уж с телегой – богатые. А воры не хотят, чтобы их эксплуатировали.
