Даже Ремидий включился в хор укоряющих меня в недостаточной любви к родине и невосторженный образ мыслей.
На что получил мой резонный ответ:
— Ваша светлость, в самой Реции никакой научной периодики пока нет, кроме редких альманахов Политехнического общества. А швицы вроде как нам дальние родственники, и язык у нас практически один. Не имперцам же делать такие подарки. При публикации такой сенсации в столице империи о Реции никто и не вспомнит, говорить будут только про империю. И вся слава опять пройдет мимо наших гор.
— Ну разве что все это в таком разрезе понимать… — пожал плечами герцог. — Тогда тебе придется делать еще один доклад в нашем обществе.
И при этом лукаво мне подмигнул.
Я не стал отказываться. Перцу, официально признанному за границей, делать доклады намного проще, ибо «нет пророка в своем отечестве…».
Следующую статью «Опыт системы элементов, основанный на их атомном весе и химическом сходстве» с готовой таблицей я уже сам разослал веером по всем серьезным научным изданиям, даже во вражеских странах (тем с оказией через редакцию швицкого журнала).
Причем не вышло у меня, как я надеялся, простого плагиата с Менделеева. Но зная принцип, легче было уже тасовать карточки с элементами на столе наподобие менделеевской таблицы. При этом я не стал заходить за то количество элементов, которое было открыто на то время в этом мире. Шестьдесят четыре так шестьдесят четыре. Открытием считалось объединение элементов в группы по атомному весу, когда свойства элементов не постепенно изменяются, а скачкообразно и имеют химическое сходство в периоде, что в принципе и отличает металлы от неметаллов. В отличие от их природного состояния — жидкого, твердого и газообразного, в котором могли пребывать и те, и другие.
Но важнее всего было то, что в таблице логично остались пустые клетки, которые, как я заявил в докладе, заполнят те, «кто идет за мной». Эти клетки не могут быть пустыми в принципе. Многие в этом сомневались, не веря в мою убежденность. А я просто знал, что так оно и есть.
Вражеская пресса подняла хай, что не может дикий горец с кровожадными наклонностями быть столь выдающимся ученым. Республиканцы так вообще обвиняли меня в плагиате работы их химика Бенрейтера. Конкретно его работы «Закон триад», которую он опубликовал в еще королевском городе Лютеце за полвека до наших дней, накануне их буржуазной революции. Но Бенрейтер объединял элементы по совсем другим признакам, а атомный вес оставался признаком второстепенным.
Имперская пресса сначала подпела «вражеским голосам», походя покусывая меня, но быстро угомонилась от хорошего пинка из императорского дворца и стала огрызаться, отстаивая приоритет Реции, соответственно мой и самой империи.
Мне осталось только рассказывать подобревшим ко мне журналистам о долгом пасьянсе по вечерам с карточками элементов и о том, как я окончательную их конфигурацию увидел во сне. Что и разошлось легендой по всему миру.
Швицкий горный институт присвоил мне степень доктора химии без защиты диссертации, опередив имперскую общественность.
Из изгоя я в одночасье стал модным в среде аристократии. Меня наперебой приглашали во всякие салоны в качестве экзотической зверушки для развлечения гостей. И очень обижались, когда я такие предложения не принимал. Некогда мне ездить со светскими визитами. Работать надо.
Для разбора почты пришлось нанять секретаря. Однажды я получил письмо без обратного адреса, присланное в Политехническое общество. В конверте была короткая записка: «Я не ошиблась в тебе, мой герой». И все. Даже подписи не стояло. От бумаги нежно пахло дорогими цветочными духами на амбре. Но мне вдруг вспомнился запах карболки в санитарном поезде… и гинекологическое кресло в соседстве с ножной бормашиной.
Ремидий только руки потирал, потому как швицкие инвесторы вдруг сочли для себя выгодным вкладывать капиталы в экономику Реции. Особенно в переработку технических и сельскохозяйственных культур, объединяя наших крестьян в сдаточные сырьевые кооперативы. Неразвитые пути сообщения делали прямой экспорт менее выгодным против локализации производства на месте. А война как молох потребляла все, что ей ни дай.
Апофеозом любви двух родственных народов на фоне мировой войны стало предложение швицкого правительства построить между Рецией и Швицем железную дорогу. Все это попало в газеты, и как результат приезд Вахрумки во Втуц превратился в народное шествие и манифестацию. Сразу вспомнили, что Вит был инженером в рецком стройбате, и моментом записали его в «почетные горцы». Реция на время сменила героя для обожания. Я этому был откровенно рад. Тяжело жить на юру.
С первым днем весны я получил с фельдъегерем грамоту на имперское гражданство. Мне засчитали каждый день, проведенный на фронте, за три мирных, и все подъемы на дирижабле каждый за шесть дней, и набежало больше трех календарных лет. Плюс льготные накидки за каждое ранение да за каждый имперский орден.
Приятно. Но на гражданскую государственную службу я как-то не рвусь.
Другим пакетом меня извещали, что адмирал неба Отоний (по совместительству наш же император) уволил меня с военной службы в воздушном флоте «с почетом» и присвоением мне в отставке очередного чина капитан-лейтенанта ввиду неоднократного пролития крови при защите империи от внешних врагов. Право ношения мундира мне оставили. Но с армейского воинского учета сняли. Как инвалида. О как!
И пенсию инвалиду войны назначили как имперскому рыцарю — два золотых в месяц.
Стало обидно, что греха таить. Я как-то все мечтал-надеялся, что мне удастся вернуться в небо. Тут время-то сейчас такое… впереди рекорд на рекорде в воздухоплавании.
А в гвардии…
Со своими гвардиями каждый электор в империи разбирался сам. Мог в ней хоть безногих калек держать, если на то был его такой каприз и личные средства. Так что офицером гвардии рецкого герцога я оставался по-прежнему.
Впрочем, как и гвардии ольмюцкого короля.
Во Втуце в депо, где я договаривался об очередном ремонте паровозов, нашел меня пронырливый репортер из новеньких. Разбитной малый лет двадцати пяти, но уже наглый и ухватистый — прямо готовая акула пера. Мой знакомый аид в Москве, показывая на своего пятилетнего сына, с гордостью мне хвалился: «Смотри, Савва, такой маленький, а уже еврей!» Вот и этот такой же.
Представитель независимой прессы достал из кармана карандаш, блокнот в твердом картонном переплете, заменяющем на весу столик, и приготовился записывать.
— Господин Кобчик, читатели интересуются, как вам, боевому офицеру и имперскому рыцарю, могла прийти в голову мысль изобрести пояс для чулок?
