— И что? — Смысл разговора начал от меня ускользать, грибная дурь все сильнее и настойчивее утягивала меня в сферу взаимодействия.
— Каждый раз, когда ты меняешь уровень, ты меняешь участь. Ну, как у Стругацких в «Граде обреченном». Был дворником, стал ментом, потом мэром, потом губернатором.
— И что?
— Ты в одном месте умный, в другом пень пнем! — насупилась Катя. — Неужели не понимаешь? Ты хоть раз участь менял?
— Конечно. Был солдатом, стал сценаристом.
— И как?
— Если честно, мне понравилось. Словно еще одна жизнь началась…
— Ага! Значит, не пень. Значит, все ты понял.
— Да что?
— Главная ценность вообще — это бессмертие. Твое личное бессмертие. Оно ценнее свободы — ценности нищих. Оно ценнее денег — ценности богатых. Оно ценнее власти — ценности Нанимателей. Оно ценнее всего на свете. Когда ты меняешь уровень, а вместе с ним участь, ты становишься богаче на целую жизнь. Вот у тебя одна жизнь была жизнью солдата. Потом солдат умер. Родился сценарист. Но это ты же, понимаешь? Ты сохраняешь всю память о прежней жизни, весь ее опыт и с этим багажом начинаешь новую жизнь с чистого листа. Это самое ценное, что только может быть, — перемена участи. Вот прикинь — один человек всю жизнь дворник. Или даже всю жизнь врач. Вот отучился в школе, потом в институте, закончил его и стал врачом. Молодым врачом, потом более опытным, потом каким-нибудь там заслуженным. Почетным даже врачом. Может быть. Но и умер тоже врачом. И получается, что человек этот прожил всего одну жизнь. Пусть даже самую замечательную, пусть сотни и тысячи жизней успел спасти. Но сам прожил только одну. Другой же отучился в школе, пошел на завод. Потом его уволили, он подался в милицию, ментом послужил, потом за взятку его посадили, он стал зэком. Вышел из тюрьмы, подался в коммерцию, сначала денег заработал, потом разорился, погряз в долгах, его поставили на счетчик, а он в бега. Побывал за границей, бомжевал в Париже, переходил мексиканскую границу с наркоторговцами. Потом его пограничники подстрелили, и его парализовало. Помыкался по больницам, по приютам. Потом пересмотрел всю свою жизнь и стал проповедником. Народ к нему ходит, а он им вещает какую-то истину. Ну, или ложь. Нет разницы. А потом он вдруг возьми и влюбись в прихожанку. Да так сильно, что бросил читать проповеди, занялся йогой и снова встал на ноги. И они поженились. И у них родился ребенок…
— Слушай, тебе бы романы писать, — улыбнулся я.
— А я и пишу, — отмахнулась Катя. — Только вряд ли их кто-то издаст.
— Почему?
— Да там нет иллюзий. А без иллюзий для большинства людей жизнь делается очень страшной. Не такой страшной, как в ужастиках с ходячими мертвецами, а по-настоящему, до судорог страшной, когда хочется взвыть, залезть под одеяло, как в детстве, свернуться в комочек и спрятаться от ужасающей Вселенной, которая смотрит на тебя хищными глазами небесных зверей.
— Н-да… У тебя и песни такие же?
— Не знаю. Наверное.
— Это плохо… — вздохнул я.
— Ты меньше часа как стал продюсером, а уже гундишь и собрался все переделывать! — то ли в шутку, то ли всерьез возмутилась Катя. — Хоть бы послушал для начала!
— Ну, не среди ночи же! Вообще-то я имел в виду что песни должны быть для радости.
— Иду в жопу… — Катя натянула одеяло до носа. — Спи давай. А то сдохнешь во сне от сердечного приступа. От усталости такое бывает. Как я тогда без продюсера?
— Ладно, не дуйся.
— Спи!
Я перевернулся на бок, но все никак не мог успокоиться, с одной стороны, грибная дурь действовала усыпляюще, а с другой — я не привык, чтобы со мной в постели лежал кто-то еще. Идея Кати о спасении человечества крутилась, переворачивалась у меня в голове. Надо же, как она сформулировала! Смысл жизни в том, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей. Мне это понравилось. Особенно то, что с каждой переменой участи начинается новая жизнь и можно сделать счастливыми тех людей, с которыми в предыдущей жизни ты бы даже не встретился. Вот Катя… Останься я на войне, никогда бы ее не встретил. А она бы жила одна и держала в этой квартирке глухую оборону против мирового зла. Да, все-таки она и боец и воин.
Мне до ноющей боли в сердце захотелось, чтобы она была счастлива. Ну не может такого быть, чтобы человек с такими идеями был обречен на вечное прозябание. Бред!
«Господи, если ты есть, — взмолился я, — если есть хотя бы какая-то сила, которая властвует в этом мире, сделай Катю счастливой».
Попади мне в руки волшебная палочка, позволяющая исполнить всего одно желание, я бы ее не задумываясь использовал на исполнение желания Кати. Но волшебной палочки не было. Я стиснул кулаки и чуть не заплакал, прекрасно понимая, что одних только наших с Катей сил недостаточно для переворота Вселенной и спасения всего человечества.
Мое сознание мутилось все больше, и в конце концов я ощутил, что падаю в черную пропасть сна.
Образы сферы взаимодействия начали уплотняться, пока я не ощутил себя лежащим на бронированном полу БТРа. Цуцык протирал маслом автомат на коленях, Андрей ковырялся с заклинившим пулеметом в башне, Макс заново перебинтовывал руку, а Искорка еще спала, лежа рядом со мной.
— Вернулся? — Цуцык отложил автомат и подал мне руку, помогая подняться. — Бурненько ты день провел…
— Иди ты… — вяло огрызнулся я.
— Да я не о том, — хитро сощурился подрывник. — Дрался?
— Пришлось.
— И как?
— Победа за нами. Враг побежден.
— Расскажешь?
— Да там нечего рассказывать, — отмахнулся я. — Бандиты на девушку наехали. Пришлось вмешаться.
И только я это сказал, как смутная догадка в голове промелькнула. Нет, конечно, интерес Цуцыка к драке с бандитами Ирокеза был не более чем любопытством, дурачеством — это ясно. Но меня другое совпадение зацепило.
— Слушай… — не очень уверенно произнес я. — Цуц, а как звали твоего командира части?
— Того педераста, который латунь мусульманам продавал?
— Ты же говорил, там не только в металле дело. Ну, типа, за ним еще грех какой-то?
— А тебе что с того? Что было, то было.
— Да остынь ты! Раз спрашиваю, значит, надо. Если тебе до лампочки, что с ним стало, можешь и дальше строить из себя пострадавшую невинность. А если нет…
— Ты что, раскопал что-то?
— Не знаю! Чего зря языком воздух трясти? Расскажи, что там было.
— Деньги он любил беззаветно, — зло ответил Цу. цык. — Я доказать не смог, но он точно двух баб чичам продал.
— Что значит «продал»?
— А то и значит. Были в Грозном двое ментов — следаки, что Шерлок Холмс, точно. Те менты много раз моджахедам на хвост наступали, а однажды подняли крупную нычку — с оружием, со взрывчаткой. Ну, понятно, чичи на них объявили охоту. Ментам самим до фени, они и так из РОВД не вылезали сутками, а вот за женами попросили нашего командира приглядеть. Тот их перевез в часть, записал вольнонаемными, на довольствие поставил. Все по чину. А часть штурмовать, знаешь, кишка уже у мусульман была тонковата. Ну они и не стали штурмовать. Послали парламентера с деньгами. Много принесли. Я знаю, там шесть нулей было, если в убитых енотах. Уж очень им хотелось тем ментам яйца покрепче зажать. А он им взамен пообещал, что выпустит ментовских жен точно по графику и в названном направлении. Бабам поутру сказал, что мужья их звонили, хотели встретиться. Дал им машину с водилой. Ну и все. Дальше понятно. Только они выехали на дорогу, мусульмане водилу грохнули, а бабам мешки на голову и в горы. Один из ментов сразу пошел шерстить по домам в горячке, хотел хоть какую-то информацию собрать, где жену искать. Ну, наломал дров, понятно. Попал под статью. Посадили. Второй по-тихому кое-что выяснил, собрал кровников тех козлов, что жен забрали, и с этим отрядиком в горы. Ну, там все и полегли в первом же бою. История известная, а как доказать, что наш командир при делах? Он ведь умный, сразу с бабками увольняться не стал.
