– Что он украл?
– Коробку консервированной фасоли со склада.
– Негодяй. Надеюсь, все ценности были возвращены в закрома Родины.
Я уже получил, что хотел, и фраза про возврат ценностей была сарказмом. Дальше должен был следовать мой воодушевлённый монолог о несопоставимой серьёзности дел и об очевидно низкой квалификации Малая. Но главный безопасник всё молчал, глядя в стол.
– Прошу прощения, – вклинился я в ход его неспешных мыслей, – так фасольку нашли? Голод предотвратили?
– Нет, – будто сплюнул Малай через губу. – Банки пропали. Наверное, он успел часть сожрать, а другую – обменял.
– «Наверное»? Я не ослышался? То есть никаких улик против этого ужасного преступника так и не обнаружилось.
– Какие улики?! – взорвался Малай. – Да тут каждая собака знает, что Гришин был вором и сволочью, каких поискать!
– Другими словами, пропавшей фасоли при осуждённом не нашлось?
– Я уже сказал! – раскраснелся Малай, как рак в кипятке.
– Стесняюсь спросить, но всё же… Какой приговор был вынесен этому Гришину?
– Его депортировали.
– То есть, говоря общедоступным языком, это означает, что человека, якобы укравшего несколько банок фасоли, без каких-либо доказательств его вины вытурили из вашего уютненького убежища навстречу верной смерти только потому, что Малаю показалось, будто украл именно он? Не слышу ответа, – с трудом приложил я ладонь к уху, звеня цепями. – Угу. И вот теперь этот же самый Малай заявляет, что я виновен во всех смертных грехах. А на чём, собственно, основано его заявление? На опыте! На том самом опыте, представление о котором мы все только что могли сформировать для себя, послушав историю об испарившейся фасоли и «наверное» укравшем её Гришине, упокой Господь его душу.
Зал молча уставился в затылок Малаю, подогревая флюидами осуждения и без того разгорячённую голову, от которой вот-вот должен был пойти дымок.
– Су-у-ка! – прошипел тот, ретранслируя на меня негатив, многократно усиленный собственными мощностями. – Да кто ты такой, чтобы задавать мне вопросы?! Ты!!! Мне!!! Какого хрена вы его слушаете?! – повернулся он к публике, после чего выдернул рукав из боязливо теребящих его пальцев обвинителя и, чеканя шаг, отбыл для дальнейшего прохождения героической службы вне зала суда.
– Требую вернуть свидетеля! – заявил я, войдя в роль настолько, что с ней не хотелось расставаться. – Я не закончил допрос!
– Подсудимый! – указал на меня судья молотком. – Знайте меру. Обвинение, у вас есть ещё свидетели?
– Да, Ваша честь. Я прошу вызвать для дачи свидетельских показаний Ткачёва Алексея Ивановича.
Вот это дело! Уж сейчас-то я его раскатаю в блин!
Судья сделал знак рукой, и в зал вошёл Ткач, которого я не сразу признал. Чисто выбритый, причёсанный, розовощёкий, лоснящийся, в цивильных брюках и глаженой рубашке. Ещё бы белозубую улыбку в комплект, и можно хоть сейчас на страницы глянцевого довоенного журнала.
– Ваша честь, – кивнул он судье, – дорогие граждане Убежища. Пользуясь случаем, хочу засвидетельствовать вам своё уважение и поблагодарить за радушный приём.
Блядь! Что они с ним сделали?!
– Моё спасение, – продолжил неправильный Ткач, – это полностью ваша заслуга. И я чрезвычайно признателен всем здесь собравшимся за возможность находиться среди вас и за ту человеческую теплоту, что ощущаю ежесекундно и которой был так долго лишён. Спасибо вам.
Я и не предполагал, что эта пропитая сволочь способна запомнить такой длинный текст.
– Ткачёв Алексей Иванович, – взял слово судья, – клянётесь ли вы говорить правду и только правду?
– Клянусь, – водрузил Ткач пятерню на книжицу.
– Можете приступать к допросу.
– Алексей Иванович, – обратился к Ткачу долговязый, – расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с подсудимым.
– Это было около месяца назад, – после тяжёлого вздоха начал тот. – В Соликамске. Я влачил жалкое существование, перебиваясь случайными заработками, спуская всё в кабаке и приумножая долги. Там и нашёл меня подсудимый. Пользуясь моим отчаянным положением, он предложил совершить поход до – как он сказал – заброшенного и потерянного хранилища Госрезерва. Обещал безбедную старость. Эх… И я купился. Мне ужасно стыдно. Но тогда я действительно не предполагал, что это так называемое хранилище может быть обитаемо, что это дом для множества замечательных людей. Однако подсудимому данный факт наверняка был известен. И думаю, он изначально рассчитывал проникнуть в хранилище и произвести масштабную диверсию с целью недопущения возможного сопротивления со стороны его хозяев. То есть с вашей стороны.
Зал сдержанно загудел, бросая в мою сторону обеспокоенные взгляды.
– Вы являетесь свидетелем множества жестоких преступлений, совершённых подсудимым, – взял слово долговязый. – Почему вы не помешали им свершиться?
– Я пытался, – виновато потупил глаза Ткач. – Видит бог, пытался. Но подсудимый слишком силён. Я ничего не мог поделать.
– Слишком силён? – приподнял бровь долговязый, глянув в мою сторону. – Хм. Он не производит впечатления силача. В отличие от вас, Алексей.
Что это? Какой-то спектакль? Они явно что-то задумали. И мне это не нравится.
– Дело не в комплекции, – помотал головой Ткач. – Просто… подсудимый – не человек.
Зал охнул, будто вокруг меня внезапно заполыхало адское пламя и черти пустились в пляс, вырвавшись из преисподней.
– Поясните, – нахмурился долговязый.
– Он мутант.
По залу прокатилась волна вскриков, некоторые повскакивали со своих мест.
– И он способен на такое, что обычному человеку не под силу, – продолжил Ткач.
– Чем вы можете подтвердить свои обвинения? – привстал за кафедрой судья.
– Его глаза.
Ах паскуда!
– Ну… – прищурился долговязый, – они немного светловаты для карих, но это вряд ли что-то объясняет.
– Погасите свет.
– И что тогда произойдёт?
– Вы увидите, что я прав.
– Погасите свет, – распорядился судья.
Дежурный у дверей щёлкнул тумблером, и зал погрузился во тьму, в которой через секунду чиркнула кремнем зажигалка, и жёлтый огонёк осветил ухмыляющуюся рожу Ткача, подошедшего к клетке.
– Смотрите, – указал он пальцем в мою сторону.
На несколько мгновений в зале воцарилась гробовая тишина. И в этой тишине, как взрыв, прогремел истеричный бабий визг. Происходящее далее можно описать одним словом – пиздец. Нет, не просто пиздец, а ПИЗДЕЦ!!! Чёртовы ксенофобы, переворачивая скамьи и друг друга, голося на все лады, ломанулись к выходу. Ни включённый тотчас же свет, ни надрывные призывы к порядку под стук судейского молотка не возымели эффекта. Зал, наполнявшийся минут пять, опустел за десять секунд. Кое-где на бетонном полу остались размазанные подошвами следы крови из чьего-то разбитого в суматохе носа.
