Мне хорошо известны причины моего собственного выбора. Питер мой друг, и спасти его — это мой способ ведения войны с Капитолием, способ борьбы с этими ужасными Играми. Но если бы меня с ним ничто не связывало, что тогда могло бы меня заставить спасать его, рискуя собственной жизнью? Конечно, он храбр, но мы все не робкого десятка, раз умудрились выжить в Голодных играх. Конечно, в нём живёт множество достоинств, которые трудно не заметить, и всё же... Вот когда ко мне сама собой приходит мысль о том, чтó Питер может делать такого, с чем мы, другие, не справимся. Слова. Он умеет пользоваться словами. На обоих интервью он несколькими словами перечеркнул усилия всех остальных участников. И, может быть, как раз эти его основные достоинства — доброта, порядочность и мужество — могут привлечь на его сторону массы, нет, даже не массы, а всю страну, и ему для этого достаточно сказать лишь несколько слов.
Я помню, как когда-то размышляла на тему о том, что именно таким даром должен обладать лидер нашей революции. Неужто Хеймитчу удалось убедить других победителей в том, что способность Пита увлекать словом с большей пользой послужит делу борьбы против Капитолия, чем все наши чисто физические усилия? Не знаю... По-моему, ожидать такого самопожертвования от некоторых трибутов — это чересчур. То есть, мы же тут о Джоанне Мейсон говорим! Но какое ещё объяснение может быть тому, что они идут на всё, только чтобы спасти жизнь Питу?
— Кэтнисс, где там твоя трубочка? — спрашивает Дельф, рывком возвращая меня к действительности. Я обрезаю лиану, крепящую желобок к моему поясу и протягиваю его Дельфу.
И вдруг слышу крик. Полный такого ужаса, такой муки, что у меня кровь стынет в жилах. Как мне знаком этот голос! Я роняю желобок, забываю, кто я, где я и что со мной, знаю только, что мне надо к ней, защитить её, спасти... Я очертя голову бегу на звук её голоса, не взирая на опасности, продираясь сквозь лианы и ветви, снося по пути всё, что мешает мне добраться до неё.
До моей младшей сестры.
«Где она? Что они с ней делают?»
— Прим! — выкрикиваю я. — Прим!
В ответ — только ещё один вопль непереносимого страдания. «Как она сюда попала? Почему она тоже часть Игр?»
— Прим!
Лианы полосуют мне лицо и руки, ползучие растения хватают за ноги. Но я всё ближе к ней. Ещё ближе. Уже совсем близко. Пот заливает лицо, и уже поджившие раны, оставленные кислотой, опять начинают жечь. Я задыхаюсь, пытаясь извлечь из жаркого, влажного воздуха хоть крупицу кислорода, но, кажется, его там вообще не осталось. Прим издаёт ещё один звук — крик такой невероятной потерянности и отчаяния, что я даже вообразить себе не могу, что они такое с нею сделали, чтобы заставить её так кричать.
— Прим!
Я прорываюсь сквозь стену зарослей и оказываюсь на маленькой полянке. Звук повторяется, доносясь откуда-то сверху, прямо надо мной. Что такое? Резко запрокидываю голову: неужели они привязали её к дереву? В отчаянии обшариваю взглядом ветви, но ничего не нахожу. «Прим?» — жалобно повторяю я. Я слышу её, но не могу видеть.
Раздаётся очередной крик, и теперь мне становится ясно, откуда он исходит. От маленькой чёрной птички с хохолком, сидящей на ветке в трёх метрах над моей головой. И вот тогда до меня начинает доходить.
Это сойка-говорун.
Я никогда раньше не видела сойки-говоруна, вообще думала, что их больше нет. Прислоняюсь к стволу дерева, зажав порез в боку, и некоторое время рассматриваю птицу. Переродок, предшественник, родоначальник. В своём воображении я рисую пересмешника, соединяю этот образ с сойкой-говоруном, и... да, теперь ясно, как из них двоих получилась моя сойка-пересмешница. Ничто в птице, которую я сейчас вижу перед собой, не говорит о том, что это — переродок. Ничто, кроме до ужаса реалистичных звуков голоса моей Прим, исходящих от этой твари. Стрелой в горло я заставляю её замолчать. Птица падает к моим ногам, я вынимаю стрелу и на всякий случай сворачиваю твари шею. Забрасываю эту дрянь подальше в заросли. Да я скорее помру с голоду, чем стану есть такую гадость.
«Это всё не взаправду! — внушаю я себе. — В точности как те волки-переродки в прошлом году. Они тоже на самом деле не были мёртвыми трибутами. Это всё распорядители Игр со своими садистскими штучками».
Я тщательно вытираю стрелу лоскутом мха. В этот момент раздаётся треск разрываемых лиан, и на поляне появляется Дельф.
— Кэтнисс?
— Не волнуйся. Со мной всё в порядке, — уверяю я его, хотя со мною всё совсем не в порядке. — Мне показалось, я слышала голос моей сестры, но...
Пронзительный крик обрывает меня на полуслове. Это уже не Прим. Скорее, голос принадлежит какой-то молодой женщине. Мне он незнаком, но зато на Дельфа воздействует мгновенно и бьёт без промаха. Краска сходит с его лица, и я даже могу видеть, как расширяются в ужасе его зрачки.
— Дельф, погоди! — вскрикиваю я и кидаюсь к нему, чтобы успокоить и уверить в том, что это всё не по правде, но он уже исчез. Унёсся вслед за призраком, так же потеряв разум, как и я в погоне за Прим. — Дельф! — зову я, но прекрасно понимаю, что он не остановится, не станет ждать моих объяснений. Всё, что мне остаётся — это нестись вслед за ним.
И делать это совсем не трудно, хоть он и несётся сломя голову: за ним остаётся хорошо протоптанная тропа. Но птица находится минимум в полкилометре отсюда, бежать приходится вверх по склону, и к тому веремени, как я нагоняю его, я уже запыхаюсь. Он, как привязанный, бродит вокруг гигантского дерева. Его ствол, наверно, больше метра в диаметре, и ветки начинаются только на высоте метров в шесть. Крик доносится откуда-то из кроны, но сойки-говоруна не видно. Дельф тоже кричит, снова и снова: «Энни! Энни!» Он совсем потерял голову, до него не достучаться. Поэтому я делаю то, что в конце концов и так сделала бы: залезаю на ближайшее дерево, высматриваю сойку и стрелой снимаю её с ветки. Она падает прямо Дельфу под ноги. Он подбирает её и начинает улавливать связь. Но когда я слезаю с дерева и присоединяюсь к нему, во взгляде у него ещё больше отчаяния, чем когда-либо.
— Дельф, успокойся, — говорю я. — Это всего лишь сойка-говорун. Они шутят с нами нехорошие шутки. Это всё не в заправду. Это не твоя... Энни.
— Нет, это не Энни. Но это был её голос! Сойки-говоруны всего лишь повторяют то, что они слышат. Так где же они услышали эти крики, Кэтнисс?
Чувствую, как кровь отливает и от моих щёк по мере того, как до меня доходит смысл его слов.
— Ох, Дельф, ты же не думаешь, что они...
— Именно. Как раз это я и думаю!
