Успокоившись, я кое-как сполз с широкой койки и, обнаружив в дальнем углу неприметную узенькую дверь, отправился прямиком к ней, надеясь, что там расположен санузел, а не какой-нибудь гардероб.
Приняв душ и приведя себя в порядок, я обыскал палату и, обнаружив свои вещи в шкафу, быстро оделся. Найденные на полке бумаги, среди которых нашелся подтверждающий чин патент, рескрипт о присвоении личного дворянства и запечатанный государевой печатью конверт, я аккуратно сложил и сунул во внутренний карман. После чего решил выглянуть из комнаты.
Без проблем миновав широкий коридор госпиталя с почему-то пустующей стойкой дежурного, я спустился по добротной каменной лестнице на первый этаж и, поймав первую же пробегавшую мимо меня сестру милосердия, попросил ее передать главному врачу, что господин Старицкий, то бишь я, уехал домой.
Хм. Происходи дело на «том свете», и так легко из госпиталя я бы не сбежал, но тут… воистину край непуганых идиотов!
Сестричка кивнула и исчезла, а я спокойно вышел из здания и, поймав извозчика, отправился домой, по пути размышляя над произошедшим. Черт! Да это было близко! Очень близко! Хорошо еще, что они поторопились с началом допроса. Дилетанты, что с них возьмешь… А ведь, еще чуть-чуть, и я бы слился…
Но сильны, гады… Помнится, штатный мозголом канцелярии, рассказывая о приемах своей работы, утверждал, что подобный уровень воздействия не под силу большинству его коллег. А тут… аж двое сразу. И все на бедного, несчастного меня.
А вообще, мне в пору гордиться! Все-таки даже не князь Телепнев допрашивал, а сам государь. Это вам не хухры-мухры… Вот только зачем? Можно же было отдать приказ Особой канцелярии и не мараться самому…
Коляска мерно катила по мостовой в сторону Неревского, а я углубился в чтение письма, явно написанного рукой государя-следователя. В нем нашелся и ответ на мой вопрос. Начиналось письмо с кратких и формальных извинений, а заканчивалось довольно искренним признанием в том, что идея допросить меня неофициально принадлежала не кому иному, как самому великому князю. Причины же столь странного порыва он обозначил довольно скупо. Но мне этого хватило, чтобы понять: если верить Ингварю Святославичу, то он откровенно опасался того, что даже если я признаюсь на допросе в Особой канцелярии в совершенном убийстве, Телепнев, на пару с Рейн-Виленским, скроют этот факт из желания продолжить игру с участием «возрожденного Старицкого». Теперь же государь не сомневается в моей непричастности к смерти несчастной… кузины?! и искренне поздравляет с чином надворного советника и званием личного дворянина. Охренеть. И почему в Готском альманахе об этом нет ни слова?!
Чувствуя, как закипает моя несчастная голова, я свернул письмо и, запихнув его обратно в карман, поторопил извозчика. Лошади прибавили ходу, в разгоряченное лицо ударил легкий ветерок, и спустя десять минут я оказался у усадьбы Смольяниной.
Лада встретила меня в холле нашего флигеля, бледная и осунувшаяся, с темными тенями, залегшими под покрасневшими от слез глазами. Она не произнесла ни слова, просто обхватила руками за шею и, до боли вжавшись в меня, тихо всхлипнула. И мне ничего не оставалось, кроме как обнять ее в ответ и тихонько шептать на ухо всякие глупости. Я не знаю, сколько мы простояли так в обнимку в прихожей, но когда жена, наконец, отстранилась, шея у меня уже почти ничего не чувствовала… И целый день Лада ходила за мной по дому этаким молчаливым хвостиком, и лишь поздно вечером жену словно прорвало. За прошедшие трое суток моего отсутствия она чуть не сошла с ума. Сначала я не вернулся из канцелярии к назначенному сроку. Следующим утром Телепнев сообщил ей, что меня задержали в детинце, и когда я приеду домой, неизвестно. А появившийся к вечеру офицер из личного конвоя государя и вовсе перепугал Ладу заявлением, что я нахожусь на излечении после допроса. В просьбе указать, где именно меня лечат, офицер отказал, прикрывшись приказом. В посещении «больного» Ладе было отказано.
Спасибо Заряне Святославне, удержала женушку от глупостей… Кто бы теперь меня удержал?
Когда мы, наконец, выбрались из спальни, за окнами уже воцарился вечер. Эх, жаль, что Лейф остался с отцом на «Варяге», сейчас наверняка уже что-нибудь вкусненькое приготовил. Желудок сочувственно заурчал, и услышавшая этот звук, Лада улыбнулась.
– Идем, что-нибудь найдем на кухне… да и я еще не забыла, с какой стороны к плите подходить.
– Э-э, нет. Раз уж стряпня Лейфа нам в ближайшее время не светит, его место займу я. Поможешь мне разобраться, что там где лежит?
– Хм, ты уверен, что это будет… безопасно? – невинно поинтересовалась Лада.
– Сама увидишь. Идем на кухню?
Ничто так не успокаивает, как хорошая стряпня… И тут есть два варианта: приготовление и собственно употребление. Вот я и решил, что двойная доза успокоительного мне не повредит.
Дверной звонок задребезжал как раз в тот момент, когда мы с Ладой уютно устроились за накрытым столом прямо на кухне. Покосившись на аппетитное жаркое по-суздальски и отставив в сторону рюмку с прозрачным аперитивом, я вздохнул и, поднявшись из-за стола, пошел открывать дверь. Лада проводила меня взглядом загнанной лани и… дождавшись, пока я скроюсь за поворотом коридора, на цыпочках двинулась следом за мной. Смешная!
– Эдмунд Станиславич? Какая неожиданность… – Я кивнул стоящему на пороге тайному советнику и повел рукой, приглашая его войти. – Не стойте на пороге, проходите.
– Благодарю, Виталий Родионович. – Рейн-Виленский махнул рукой сопровождавшему его адъютанту, и тот, уже было собравшийся проскользнуть в дом следом за шефом, резко затормозил и замер на крыльце. Понятно. Беседа предполагается конфиденциальная.
Секретарь снял «котелок» и, бросив в него белоснежные перчатки, положил шляпу на консоль.
– Пройдемте в гостиную, Эдмунд Станиславич. – Я проводил своего визави в комнату и, предложив ему кресло, устроился на диване, напротив. После чего молча воззрился на гостя.
– Хм, понимаю ваше негодование, Виталий Родионович, но позвольте мне объясниться, – заговорил, наконец, Рейн-Виленский, поняв, что я не собираюсь начинать беседу первым.
– Внимательно вас слушаю, ваше высокопревосходительство.
– М-да. Ну что же… Итак, да… – Эдмунд Станиславич откашлялся. – Как вам несомненно известно, буквально несколько дней назад преставилась маркиза Эльза-Матильда Штауфен, дочь герцога Швабского… Насколько я знаю, вы были представлены ей?
– В Бреге. – Кивнул я.
– Да, конечно… Знаете, смерть в таком возрасте это всегда трагедия, но в данном случае положение отягчается тем, что не все… не все верят в ее естественность. Особенно, учитывая, что той же ночью скончались и двое ее доверенных лиц… и тоже естественной смертью. Если про угоревших пьяных можно так сказать. Впрочем, я не с того начал, – прервав самого себя, Рейн-Виленский на мгновение умолк и тут же заговорил снова: – Несколько лет назад, еще до начала румынской кампании, герцог обратил свое внимание на нефтяные поля Плоешти, что могли поставить ему необходимое сырье для производств в обход дома Варбургов, до сих пор являющихся монополистами в этой области. Им принадлежат разведанные месторождения в Шлезвиг-Голштейне, Италии и Галлийских Портах. Естественно, Варбурги не захотели терять монополию, а тут так удачно начались волнения среди румынских бояр. Торговый дом с удовольствием влез в эту свару, Гогенштауфен рассвирепел и, надавив на германского императора, довольно серьезно прищемил хвост своему датскому противнику. Те же, в ответ, сократили поставки нефти для его заводов. Герцог повез сырье из Баку… Война между Гогенштауфеном и домом Варбургов шла с переменным успехом до тех пор, пока не появились вы. Уж не знаю, какие такие планы герцог связывал с родом Старицких, но ваш выход на сцену заставил его форсировать события. В Засснице внезапно погибает некий Георг-Теодор Ольдер, владелец маленького банка, сотрудничавшего с домом Варбургов, следом за ним не выдерживает сердце у его супруги Марии, в девичестве Воротынской…
