Военнопленные докопались до кабины истребителя, и в ней через остекление, залитое кровью, просматривалось тело человека. Иван был опытным «кладоискателем», к этому времени из подручных материалов он соорудил себе заостренную с обоих концов тяжелую железную палку, которая по-русски называлась «лом». Одним ударом этого лома он вдребезги разбил стопорящий механизм фонаря и отодвинул его назад. Перед моими глазами предстала женщина в шлемофоне и летном комбинезоне с множеством молний, карманов и застежек на кнопках. Она тяжело откинула голову на изголовье бронеспинки своего сиденья-ложемента, и сейчас ее глаза ничего не выражали. Женщина была мертва. Пулеметная пуля, может быть, выпущенная пулеметом моей машины, прошла под щекой и вдребезги разнесла затылок. Военнопленные хотели вытащить пилота из кабины и ее тело положить на землю, но я не разрешил. Что-то в глубине мой души требовало, чтобы я особо не беспокоил пилота этого истребителя и как можно быстрее покинул бы место гибели женщины-пилота.
По остаткам крыла я подобрался ближе к кабине и взглянул на приборную доску истребителя, как таковой ее не существовало, не было рычага, штурвала или джойстика для пилотирования этой машины. Не было даже педалей. И тогда память напомнила, на этот раз моя память полковника Барка, напомнила мне, что это за истребитель был передо мной. Это была ухудшенная копия космического истребителя, который в свое время я изобрел и подарил своему сыну Артуру. Больше здесь было нечего делать. Осторожными движениями рук я расстегнул шлемофон и стал осторожно стягивать его с головы мертвого пилота. Когда работа была завершена, я нажал ладонью большую красную кнопку под правой рукой женщины и тяжело спрыгнул с остатков крыла истребителя на землю.
— Нам нужно как можно быстрее покинуть это место, Иван, — сказал я без акцента белобрысому парню на русском языке, по всей очевидности, этот язык когда-то был моим родным языком. — Через пять минут здесь не останется ничего живого.
Мы уже подбегали к маленькой немецкой деревушке, когда за нашими спинами тяжело ухнуло. Теперь никто не увидит и не заинтересуется странно оформленной кабиной пилота североамериканского истребителя Р-47 «Тандерболт» с бортовым номером 109-99-9 US Army.
Подполковник Динго прилетел за мной на «Шторхе» через два часа. Ивану я дал немного денег и показал маршрут следования до Швейцарии, где договорились встретиться через неделю.
Я и не думал, что Лиза сумеет на ту небольшую сумму денег, которую я выделил ей, купить такой респектабельный дом, да еще и в таком замечательном районе Лозанны. Кругом располагались красивые одно- и двухэтажные домики, разделенные между собой низкорослым кустарником. Такси остановилось по адресу «улица генерала Гюсана 47», и я, расплатившись с водителем, с легким чемоданчиком вышел на тротуар и осмотрелся кругом. Через деревья, росшие на противоположной стороне улицы, проглядывалась поверхность Женевского озера, а за моей спиной располагался двухэтажный дом, аккуратно облицованный серым камнем. С виду этот дом ничем не отличался от крестьянских домов в деревушках, расположенных в Альпах и на низменностях Швейцарии. Но в нем явно ощущалось чувство собственного достоинства: своими зеркальными окнами он строго посматривал на соседние дома.
Перед домом зеленела лужайка с идеально подстриженной травой, а к двери дома вела красная дорожка из кирпичной крошки. Улица была тихой, здесь не было видно людей, даже не слышно движения транспорта, несколько «феррари», «майбахи» стояли припаркованными перед домами своих владельцев. В этой Швейцарии дышалось легко и свободно, не было ничего, что напоминало бы о продолжающейся в Европе мировой войне. Лиза появилась на крыльце дома и остановилась в ожидании, когда же я наберусь смелости и приближусь к ней. Но я продолжал топтаться на одном месте, стараясь привыкнуть к тому, что впервые за много времени мне не надо больше спешить, что я не услышу сигналов боевой тревоги и не буду взлетать навстречу самолетам противника. Все это так глубоко врезалось в мою душу, что сейчас с трудом мне верилось в то, что этого больше не случится, я больше не буду рисковать своей жизнью во имя неизвестно чего. Я хорошо понимал, что со стороны это, возможно, и выглядело очень глупо и, наверное, по-детски наивно, когда здоровый как бык мужчина топчется на одном месте и боится зайти в дом, на пороге которого его ждет красивая женщина. Но в этот момент я ничего не мог поделать с собой. В конце концов Лиза не выдержала моего топтания на месте, павой прошлась по дорожке, бросилась на шею и принялась целовать, затем, взяв меня за руку, как мальчишку, повела за собой в дом.
Внутри дома все блестело и сверкало порядком и чистотой, большая гостиная зала на первом этаже имела полированный мозаичный пол, полы спален на втором этаже были покрыты коврами с высоким ворсом, кухня и столовая на первом этаже имели ламинированные полы. А порядок в доме был чисто немецким, каждый предмет мебели располагался на том месте, где он и должен был находиться. Мебель подбиралась с маниакальной тщательностью, и каждый ее предмет имел должное местонахождение. Когда я переступил порог этого дома, то сразу подумал о том, что зря согласился на предложение Лизы и приехал сюда. В телефонных разговорах, настаивая на моем посещении этого дома, Лиза неоднократно упоминала свое желание вернуть деньги, которые я ей одолжил. Часть денег, оставшуюся после покупки дома, она вложила в акции некоторых авиастроительных компаний, а на то, что осталось, приобрела чулочную фабрику. Это я ей посоветовал купить фабрику, помня о том, какой бум начался после этой войны с модой у женщин.
Уже лежа в ванной с горячей водой, отмокая после долгой дороги по Швейцарии, я дремал, прикрыв глаза, чувствуя, как разливается по телу невиданное наслаждение, думая о последних днях и часах в рейхе. Подполковник Динго прилетел за мной уже через час после звонка, я попрощался с семьей, торжественно пожав руку деду, главе семейства. В полку меня ожидала приятная неожиданность. Полковые медики вспомнили о моем существовании и решили, по совету и под руководством оберштурмбанфюрера Монке, подвергнуть меня тщательному медосмотру. Чего они только ни делали со мной — крутили, вертели, заглядывали в рот и в… задавали глупейшие вопросы о самочувствии. Медики удовлетворились осмотром и отстали, а Монке так и не удовлетворился положением дел и потребовал от полковника Цигевартена отправить меня и Динго на лечение не в Швейцарию, разумеется, а в столицу рейха, в штаб-квартиру его организации. На удивленное восклицание Арнольда о том, что он никогда не слышал о методах лечения, которые практикует служба безопасности рейха, Монке вынужден был проворчать, что эта методика применяется, когда лечить людей обычной медициной уже поздно.
