У подстаршины защипало глаза в двух дюжинах саженей от машины, так что тем, кто находился внутри, уж совсем не стоило завидовать. Впрочем, и их положение могло измениться к худшему, доберись огонь до снарядов. Сетник включил задний ход, помогая себе ногами. Едва электроцикл успел скрыться внутри здания пожарной части, как дробный взрыв захлопнул правую створку ворот, а левую сорвал с петель. Куски бронелистов, заклёпки, и турятина с кровью украсили мостовую, потом мимо ворот прокатился, ритмично стукая, выщербленный опорный каток.
– Слезай, жди на втором ярусе! – подстаршина указал Вигдис на винтовую лестницу, дождался, пока та слезет, слез сам, и поставил электроцикл на подножку (питание выключилось автоматически). – Стой в тени, услышишь, лезет кто – стреляй!
Сетник обнял и поцеловал деву, с несвоевременным сожалением заставил себя вырваться из ответных объятий, и толкнул её к лестнице.
– А ты?
– А я лезть буду, скажу, что это я! Всё, иди!
С этими словами, он развернул плащ, накинул на плечи, и выглянул наружу в щель между стеной и уцелевшей створкой ворот, как раз вовремя, чтобы увидеть, как на перекрёсток вылетает влекомая неуправляемой четвёркой конка[259], лошади пытаются увернуться от неестественно горящих остатков бронехода, и вагон переворачивается, рассыпая по мостовой нескольких, судя по полу и беспорядку в их справе, насильников и одну, судя по полу и смеси отсутствия и беспорядка в её одежде, жертву. Не дело братства сумерек, но действенное личное напоминание, что Вигдис нужно срочно вывезти из города. Куда везти?
Подстаршина поставил сапог на петлю ворот, взялся одной рукой за дерево, нащупал пальцами другой шов в каменной кладке, и поднялся сажени на полторы по стене, чтобы, слившись с камнями, одновременно следить за входом в здание и иметь возможность глянуть вдоль Столбовой на восток. Оттуда с выкриками «Варга!» прямо по трупам предыдущих укороченных туров и всадников валила новая орава верховых. То ли матушка их по-дурацки одела поутру, то ли им забыли сообщить, какой век стоит на дворе, но ездоки были вооружены преимущественно кривыми мечами и наборными луками. Впрочем, убила тебя современная разрывная пуля с бронебойным наконечником или удачно пущенная стрела, и так, и так, окажешься на Калиновом мосту, а там Мара не станет разбирать, а просто махнёт костлявой рукой, чтоб шёл и не задерживал других.
Сетник поднялся по стене ещё повыше и глянул на юг. Крепостной и Кузнецкий конец горели. Из сумрака, куда закон не достаёт, не дело судить. Тем не менее, и слепой тухухоли было бы ясно, что оборона Бунгурборга была поставлена из рук вон плохо, не в последний черёд, потому что с недавних пор заводчики больше радели о собственной казне, чем о городской. До поры, это как раз шло на руку сумеречному братству…
– Втышшы девку-ту в хоромину! – раздалось снизу.
– Чо тышшыть? Девка-та пропашша!
– Как пропашша? Олан ково ей токо-токо мульок отморговавшы!
– Как есь пропашша!
– Оланко-от труположник!
– Начо труположник? Кода килу вкопнил, ишо возгалила! Почо мекаеш, твоя череда!
– Начо вона мне, ухряпанна да пропашша? Нову приишшем!
С этими словами, участник набега решительно поднял болтавшиеся у колен порты, перепоясался, подобрал с мостовой кривой меч, пошёл вниз по улице, на миг задержался было у ворот пожарной части, но Мара, верно, припасла для него смерть позанятнее, чем болт из пневмопиха в ухо. За первым побрели и остальные налётчики. На перекрёстке кто-то жалобно застонал. Сетник подумал было, что дева из конки пришла в себя, но это была одна из лошадей, пытавшаяся встать.
Пути к мостам были отрезаны. В дюжине рёст к северу от Бунгурборга через Риназ ходил паром – когда-то там была переправа на старом торговом пути в обход Тенктерского леса, и через Рейнса́дарскогурсфьялль. С южной стороны перекрёстка, несколько горожан, сжимая мечи и ручницы и опасливо озираясь по сторонам, попытались пересечь улицу. Им на беду, часть следующего гурта на драных турах, скакавшего по Столбовой, свернула в переулок. Горожанам удалось уложить двоих, но воздействие узких кривых мечей в сочетании со скоростью движения их вздымавших было настолько разительным, что брызги крови долетели до вторых ярусов домов. Сетник решил, что увидел и услышал достаточно, сполз по стене вниз, и вернулся к лестнице.
– Вигдис, это я! Спускайся!
В глазах девы стояли слёзы.
– Я всё видела! Это чолдонцы! Они звери!
Подстаршина обнял Вигдис и погладил её волосы, неуловимо пахнувшие чем-то цветочным, одновременно уютным и волновавшим, и совершенно не вписывавшимся в гамму запахов горящего горняцкого посёлка.
– Садись, поехали!
Устраиваясь сзади, Вигдис вдруг сказала:
– Если они нас захватят, убей меня! Сама я не смогу!
В обычное время, подстаршина прочитал бы деве наставление о том, что с ним она как за каменной стеной, что ничего плохого не случится, и так далее, но он только кивнул в ответ, объезжая обломки и трупы.
Путь на север к переправе занял не дюжину рёст. Во многих местах, дорогу перегораживали взорванные или горевшие здания, в других частях города, всё выглядело обыденно. На восточной стороне Малого Гульбища образовался затор из горожан со скарбом, пытавшихся бежать, одновременно в юго-западном углу того же незастроенного пространства какие-то недоумки ржали, фотографируясь у сгоревшего бронехода.
Сетник попытался срезать в объезд затора по железнодорожной насыпи, но на мосту через Слонобениху стоял брошенный поезд с рудой. Зелёный огонёк на руле сменился жёлтым, потом красным. Уже на окраине, Вигдис решительно и внезапно сообщила, что хочет писать. Спорить было бессмысленно, так что пришлось искать укрытия за чьим-то курятником. Подстаршина решил воспользоваться диалептом, чтобы прибавить давление в колёсах, в надежде вытянуть лишнюю рёсту из истощённой рафлады. Едва он вытащил из-под седла насос, из-за стены, к которой был прислонён электроцикл, донёсся стук турьих копыт, сопровождаемый песней. Звуки становились громче. Сетник положил насос на землю, посмотрел в сторону застёгивавшейся Вигдис, встретил взглядом её взгляд, приложил палец к губам, вытащил обрез, и по возможности бесшумно зарядил драконий чих в оба ствола. Невидимо приближавшиеся всадники пели:
– «О скоко горя, убиення,
О скоко крови льйот охрес,
Ан нету в нас ничо сумлення,
Чо дас могутов мычной хрес.[260]»
– Здеся бурговать бум, ли нет ли? – спросил кто-то.
