Я посмотрел на «специалиста».
— Он может помнить то, о чем его спрашивали?
— Вряд ли.
Я перевел взгляд на Хасэгаву.
— Меня спрашивали об этом и раньше! — забеспокоился он.
— Да, — подтвердил следователь.
Я вздохнул.
— Вы давно знакомы с Луисом?
— Пару лет.
— Тесно общались?
— Жили в одной резиденции ордена.
— Так! Помните прошлое Рождество?
— Ничего особенного не происходило. Праздничная служба.
— Луис присутствовал?
— Конечно.
— Так! — Я обернулся к следователю. — Вы записываете?
Он растерянно смотрел на меня. Зато один из «специалистов» гордо продемонстрировал красный огонек на диктофоне.
Эндо побледнел и удивленно смотрел на меня.
— Это так важно?
— Все важно. В чем заключались обязанности Луиса в ордене?
— Руководство духовными упражнениями…
Я усмехнулся.
— …проповеди, лекции. Иногда он выполнял обязанности священника.
— Он был духовным коадьютором? [67]
— Да.
— У него было место преподавателя в одной из иезуитских коллегий?
— Нет. Просто он вел лекторий для всех желающих. Скорее лекции-проповеди. Типа катехизации.
— Последний месяц тоже?
Эндо задумался и опустил глаза.
— Понимаете, сейчас каникулы. К тому же О-Бон.
— При чем здесь О-Бон?
— Мы чтим местные обычаи.
— Ладно! Чтите. Но я не поверю, что иезуит бездельничал целый месяц. Его что, в отпуск отправили?
— Нет. Он получил другое послушание.
— Какое?
Чем дальше я спрашивал, тем с меньшим энтузиазмом отвечал Хасэгава. После этого вопроса он молчал по крайней мере минуту.
— Это внутреннее дело ордена, — наконец выдавил он.
— Здесь нет внутренних дел ордена! Все — дело Господа. Отвечайте!
— Не знаю.
— Не знаете? Кто возглавляет вашу резиденцию?
— Я.
— И вы не знаете?!
— Не знаю. Приказ был послан в обход меня.
— Интересно. Вас это не удивило?
— Удивило, но… сейчас и не такое происходит.
— А что происходит?
— Просто это не единственный случай в ордене.
— Расскажите подробнее.
— Это не более чем слухи… Бывает, что кто-то из членов ордена получает приказ от какой-либо высокой инстанции, выводящий его из непосредственного подчинения начальства.
— Так! Кто? Когда?
— Я не знаю имен. Слухи — не более.
— Хорошо. Пока оставим. Вы видели приказ, который получил Сугимори?
— Да.
— Что это был за документ?
— Приказ о переводе, заверенный орденской печатью.
— Чья подпись была на приказе?
— Не помню.
— Ложь!
Он замотал головой.
— Не помню, Болотов-сан!
— Может быть, повторим? — поинтересовался сообразительный «специалист» с диктофоном.
— Простите, напомните, как ваше имя? — Черт! никакой памяти на японские имена, особенно если мне представляют несколько человек одновременно.
— Цуда Сокити.
— Отныне вы курируете это дело, Цуда-кун [68]. С вас спрошу. — Я протянул ему свою визитную карточку с прямым телефоном. — Будут новости, позвоните.
— А как насчет?.. — он кивнул в сторону Хасэгавы.
— А с вами мы так договоримся, господин Хасэгава. Если в течение двадцати четырех часов вы вспомните подпись на приказе — ваше счастье. Если нет — допрос придется повторить. Вспомните имена иезуитов, получивших странные приказы, — совсем хорошо. Настоятельно рекомендую вспомнить. — Я повернулся к следователю. — Дайте мне копии протоколов всех допросов. Я хотел бы их изучить.
Я спускался по лестнице с довольно толстой папкой под мышкой. Интересно, когда я все это буду изучать? Идиоты! Впрочем, что мне на них злиться? Просто они не знали Луиса лично и не в курсе специфики ордена иезуитов. Ах, сволочь Сугимори! Значит, солгал мне про Рим. Не мог он меня там видеть на рождественской присяге. Здесь служил в это время. По-старому. А значит, У него был связной. Из Европы-старушки ветер дует!
И еще я подумал о том, что старая добрая дыба куда надежнее этих дурацких наркотиков. Черт! Не думал, что у меня так плохо с терпением!
— Наконец-то ты работаешь с увлечением! — Эммануил поставил неизменную чашечку чая и с улыбкой посмотрел на меня.
Что-то давно мы вина не пили. Я вспомнил великолепную историю о превращении чая в глинтвейн. Едва заметно вздохнул. Помесь сладости, тоски и ностальгии.
— Просто я азартный человек, Господи.
Конечно. Старый бильярдист! Все шары надо непременно загнать в лузы, все клеточки закрасить, всех виновных арестовать.
— Страсти можно преобразить, Пьетрос. И азарт — неплохой материал для служения Господу. Так похоть становится любовью к Богу. Я не ошибся в своем выборе.
— Мы делаем все, что можем, Господи, но задача практически невыполнима. Если бы у нас был универсальный способ отличить истинные знаки от поддельных, такой, которым мог бы воспользоваться любой! Дайте нам метод.
— Любуюсь тобой, Пьетрос. Огонь веры в глазах… Есть метод. Он доступен для любого, принесшего присягу. Легкое жжение в Знаке при телесном контакте с любым другим Верным. Не так остро, как с воскресшими, но вполне заметно.
— Господи! Мы потеряли почти три недели! Почему вы не сказали об этом сразу?
— Потому что тогда ты не применил бы тех методов, на которые решился только сегодня, ты бы не вел следствие с таким азартом, ты бы отпустил всех монахов, задержанных в аэропортах, ты бы не проверял всех влиятельных граждан. И тогда бы мы проиграли, потому что изменить может и обладатель подлинного Знака. Это очень тяжело психологически, но возможно. Я не отнимаю у вас свободу.
Я молчал.
— А теперь я знаю, что ты не остановишься, — сказал Господь. — Поручи тотальные проверки полиции и всем, кого вы уже проверили. Разошли инструкции. Пусть арестовывают всех неприсягнувших и тем более обладателей поддельных Знаков. А сам продолжай следствие. Подождем еще недельку. Потом объявим всех неприсягнувших вне закона.
Я вздрогнул.
— Успокойся, Пьетрос. Занимайся делом.
Утром мне позвонил Цуда.
— Хасэгава сознался. Бумага была подписана Ансельмо Гоцци, бывшим провинциалом ордена. [69]
— Арестовали?
— Нет. Ансельмо Гоцци был отозван в Рим.
— Когда?
— Три недели назад.
— Почему его сняли?
— Официальное объяснение: хотели поставить местного.
— Поставили?
