— Именно. Как раз это я и думаю!
В моём воображении возникает картина: белая комната, Прим растянута на столе, над нею люди в халатах и масках, она кричит, кричит... Где-то там, далеко, они пытают её, или пытали, вот откуда эти страшные звуки. Колени у меня подкашиваются и я оседаю на землю. Дельф пытается мне что-то сказать, но мои уши глухи. И открываются только тогда, когда слева от меня заводит свою шарманку другая пташечка. На этот раз я слышу голос Гейла.
Дельф хватает меня за руку прежде, чем я срываюсь с места.
— Нет! Это не он! — Он тянет меня за собой вниз по склону, к берегу. — Убираемся отсюда! — Но голос Гейла полон такой боли, что я пытаюсь вырваться, чтобы бежать к нему. — Это не он, Кэтнисс! Это переродок! — кричит мне Дельф. — Очнись!
Дельф хватает меня за руку прежде, чем я срываюсь с места.
Он увлекает меня за собой, полутаща, полунеся, пока до меня не доходит, что он сказал. Он прав, это всего лишь очередная сойка-говорун. Если я пущусь на её поиски, то это никак не поможет Гейлу. Но факт остаётся фактом — это голос Гейла, и где-то, кто-то, когда-то заставил его так кричать.
Однако я перестаю сопротивляться Дельфу и, как в ночь, когда на нас напал туман, пускаюсь наутёк от того, с чем не могу бороться. Правда, теперь на части распадается моя душа, а не тело. Должно быть, это всё — очередная атака хозяев Игр, начинающаяся в четыре часа. Когда стрелки доползают до четырёх, обезьяны отправляются по домам, а в игру вступают сойки-говоруны. Дельф прав, всё, что можно сделать — это валить отсюда как можно скорее. Хотя никакой парашютик от Хеймитча не поможет ни мне, ни Дельфу оправиться от ран, нанесённых нам безмозглыми птицами.
Я вижу Пита и Джоанну, маячащих у рубежа джунглей, и меня переполняет одновременно и облегчение, и злость. Почему Пит не пришёл мне на помощь? Почему вообще никто не отправился нас разыскивать? Даже сейчас он не делает и шага навстречу! Его руки подняты ладонями вперёд, губы движутся, но до нас не доносится ни единого слова. Что за?..
Стена так прозрачна, что мы с Дельфом с размаху влипаем в неё и отлетаем назад, падая навзничь. Мне ещё повезло — удар пришёлся по плечу, тогда как Дельф врезался лицом, и теперь из носу у него хлещет кровь. Вот почему ни Пит, ни Джоанна, ни Бити, который печально качает головой за их спинами, не смогли прийти нам на помощь. Невидимый барьер отделяет нас от берега. Это не силовое поле — твёрдую, гладкую поверхность можно пощупать, или понюхать, или полизать — да что хочешь, то и делай. Но ни нож Пита, ни топор Джоанны не могут оставить в стене даже малюсенькой трещинки. Достаточно сделать всего несколько шагов в сторону, чтобы узнать, что стена окружает весь клин, приходящийся на время с четырёх до пяти часов. Мы тут пойманы, как крысы в клетке, пока не пройдёт этот час.
Пит прижимает ладони к прозрачной поверхности, я накладываю на неё свои, и наши руки встречаются, мы словно можем чувствовать друг друга сквозь стену. Я вижу, как двигаются его губы, но не могу расслышать слов; вообще, из-за пределов нашего клина не доносится ни звука. Пытаюсь понять, что он говорит, но сосредоточиться не получается. Остаётся только смотреть на его лицо, стараясь сохранить остатки здравого смысла.
И вот тут-то начинают появляться птички. Одна за одной. Рассаживаются на ветвях окружающих деревьев. А потом отменно спевшийся ужасный хор заводит свой концерт. Дельф сдаётся сразу, скрючивается на земле и с силой прижимает руки к ушам, словно пытается раздавить собственный череп. Некоторое время я ещё борюсь. Извожу весь свой запас стрел на проклятых пташек. Но каждый раз, как одна из них падает замертво, на её место быстренько заступает другая. Наконец, и я сдаюсь и корчусь рядом с Дельфом, пытаясь не слышать мучительных криков Прим, Гейла, моей матери, Мадж, Рори, Вика, даже Пози — маленькой, беспомощной Пози...
Я понимаю, что крики прекратились, когда чувствую прикасающиеся ко мне руки Пита, когда ощущаю, как он поднимает меня и несёт через джунгли. Но мои глаза по-прежнему плотно зажмурены, уши зажаты руками — все мускулы так застыли, что не могу ничем шевельнуть. Питер держит меня у себя на коленях, шепчет успокаивающие слова, бережно убаюкивает меня в своих объятиях. Проходит долгое время, прежде чем железные тиски, сжавшие моё тело, начинают ослаблять свою хватку. И, оттаяв, я начинаю дрожать.
— Всё хорошо, Кэтнисс, — шепчет он.
— Слышал бы ты их! — возражаю я.
— Я слышал Прим, в самом начале. Но это была не она. Это была сойка-говорун.
— Это была она. Где-то в другом месте. Говорун только воспроизвёл её крики, — упорствую я.
— Нет. Это как раз то, во что они хотят заставить тебя поверить. Точно так же, как меня поразили глаза Диадемы на морде переродка в прошлом году. Но то были не её глаза. Так что ты слышала не голос Прим. А если голос и был её, то они взяли запись из какого-нибудь интервью или чего-то в этом роде и исказили звук так, как им надо было.
— Нет, — отвечаю, — они пытали её! Она, наверно, уже мертва!
— Кэтнисс, Прим не может быть мертва. Ну как они могли бы её убить? Ещё немного — и нас останется восемь финалистов. И что произойдёт тогда? — спрашивает он.
— Ещё семь из нас умрут, — мрачно роняю я.
— Нет, не здесь — дома? Что всегда происходит, когда на арене остаётся восемь трибутов? — Он приподнимает мой подбородок, так чтобы я смотрела прямо на него. Заставляет меня взглянуть ему в глаза. — Что тогда случается? Когда остаётся только восемь?
Знаю — он пытается мне помочь. Заставляю себя шевелить мозгами.
— Только восемь? — повторяю я. — Они берут интервью у близких и друзей, оставшихся дома.
— Точно! — говорит Питер. — Они берут интервью у твоих близких и друзей. Ну и как — могут они это сделать, если убили их всех?
— Не могут? — всё ещё сомневаясь, спрашиваю я.
— Нет. Вот почему мы знаем, что Прим жива. Ведь первой, к кому они пристанут с вопросами, будет она, разве не так?
Мне так хочется ему верить! Вот только... эти голоса...
— Сначала Прим. Потом твоя мать. Твой кузен Гейл. Мадж, — продолжает он. — Это был только трюк, Кэтнисс. Безжалостный, гнусный трюк. И от него могли бы пострадать только мы. Мы, здесь, на этой арене. Но не они.
— Ты и вправду в это веришь?
— Вправду верю, — говорит Питер. Я колеблюсь в нерешительности, ведь Пит может кого угодно заставить поверить во что угодно. Я бросаю взгляд на Дельфа, ища подтверждения, и вижу, что тот тоже глаз с Пита не сводит и ловит каждое его слово.
— А ты веришь в это, Дельф? — спрашиваю я.
— Может, это и правда. Я не знаю, — отзывается он. — Могут они это сделать, Бити? Взять обычный голос и перекрутить его так, что...
