— Ты и вправду в это веришь?
— Вправду верю, — говорит Питер. Я колеблюсь в нерешительности, ведь Пит может кого угодно заставить поверить во что угодно. Я бросаю взгляд на Дельфа, ища подтверждения, и вижу, что тот тоже глаз с Пита не сводит и ловит каждое его слово.
— А ты веришь в это, Дельф? — спрашиваю я.
— Может, это и правда. Я не знаю, — отзывается он. — Могут они это сделать, Бити? Взять обычный голос и перекрутить его так, что...
— О да. Это даже не так трудно, как тебе кажется, Дельф. У нас детей в школах учат подобным трюкам, — говорит Бити.
— Конечно, Питер прав. Вся страна обожает младшую сестру Кэтнисс. Если бы они и в самом деле убили её, мятеж был бы им обеспечен, — решительно заявляет Джоанна. — А разве это в их интересах? — Она запрокидывает голову и орёт во всю мочь:
— Так как вам мятеж на всю страну? Вряд ли вам этого хочется!
У меня челюсть отваливается от потрясения. Ещё никто и никогда не говорил такого на Голодных Играх. Само собой, они тут же отвернули камеры от Джоанны, как только услышали слово «мятеж», звук, разумеется, тоже заглушили. Но я-то её слышала и теперь никогда не смогу думать о ней так, как думала до сих пор! Да, первого приза за доброту она никогда не получит, но дерзости ей не занимать. Или дурости.
Она подбирает несколько раковин и направляется в джунгли.
— Схожу-ка я за водой, — бросает она.
Ничего не могу поделать — хватаю её за руку, когда она проходит мимо.
— Не ходи! Птицы... — Я помню, что пташки уже упорхнули, но всё равно не хочу, чтобы туда кто-нибудь ходил. Даже она.
— А они мне ничего не могут сделать. Я не такая, как вы. Из тех, кого я любила, не осталось никого, — отрезает Джоанна и нетерпеливо выдёргивает свою руку из моих пальцев. Когда она приносит мне воды в раковине, я принимаю её с благодарным кивком и не вякаю, зная, с каким презрением она отнесётся к ноткам жалости в моём голосе.
Пока Джоанна носит воду и собирает мои стрелы, Бити возится со своей проволокой, а Дельф отправляется к озеру. Мне бы тоже не мешало помыться, но я остаюсь в объятиях Пита — меня до сих пор ещё так трясёт, что я вряд ли смогу двигаться по-человечески.
— А чей голос они использовали против Дельфа? — спрашивает Пит.
— Кого-то по имени Энни, — отвечаю я.
— Это, должно быть, Энни Крéста, — говорит он.
— Кто?
— Энни Креста. Та самая девушка, вместо которой Мэгс пошла добровольцем. Она победила в Играх лет пять назад.
Значит, это случилось в лето после гибели моего отца, когда я только-только стала кормильцем своей семьи, когда всё моё существование было сплошной борьбой с голодной смертью.
— Я не помню этих Игр, — говорю я. — Это в год землетрясения, что ли?
— Ага. Энни — та самая, что сошла с ума, когда её товарищу по дистрикту отрубили голову. Она убежала и спряталась. Но землетрясением прорвало плотину, и всю арену залило. Она выиграла, потому что плавала лучше всех, — рассказывает Пит.
— А потом она поправилась? — спрашиваю я. — В смысле, с головой у неё стало всё в порядке?
— Не знаю... Я не помню, чтобы когда-либо видел её на других Играх после этого. Но во время нынешней жатвы она выглядела не вполне нормальной.
«Так вот, значит, кого Дельф любит! — думаю я. — Не этих придурковатых поклонников из Капитолия, а бедную безумную девушку из родного дистрикта...»
Звучит выстрел из пушки, собирая нас всех на берегу. Над тем, что мы считаем сектором от шести до семи часов, появляется планолёт. Его захват опускается и поднимается раз пять, подбирая части одного и того же разорванного на куски тела. Невозможно различить, кто это. Я не знаю, какие трюки проворачивают распорядители Игр в шестичасовом секторе, не знаю и знать не хочу.
Пит рисует на большом листе новую карту, добавляя буквы «СГ» — «сойки-говоруны» — в сектор с четырёх до пяти и попросту пишет «зверь» в том клине, где мы видели, как погибшего трибута собирали по частям. Теперь нам известно, что творится в семи клиньях из двенадцати. И если в нападении соек-говорунов есть хоть какая-то польза, то она состоит в том, что она сообщает нам, где именно на циферблате мы находимся.
Дельф плетёт ещё одну корзинку для воды и сеть для рыбалки. Я по-быстрому купаюсь и снова накладываю на кожу слой мази. Затем сажусь около воды, чищу рыбу, которую поймал Дельф. Солнце уже почти скрывается за горизонтом, но восходит яркая луна, и арену заливает странный, призрачный полусвет. Мы собираемся усесться за ужин, состоящий из сырой рыбы, когда звучит гимн. И появляются лица...
Кашмир. Рубин. Люси. Мэгс. Женщина из Пятого. Наркоманка, отдавшая жизнь за Пита. Блайт. Мужчина из Десятого дистрикта.
Восемь погибших. И вчера тоже было восемь. Три четверти из нас мертвы, и всё за каких-то полторы суток. Наверно, это что-то вроде рекорда.
— Да они просто как косилкой по нам проехались! — говорит Джоанна.
— Кто остался? Кроме нас пятерых и тех двух, из Второго? — спрашивает Дельф.
— Чафф, — не задумываясь говорит Пит. Наверно, он следил за Чаффом ради Хеймитча.
С неба спускается парашютик с горкой маленьких, только на раз укусить, черырёхугольных булочек.
— Они из твоего дистрикта, так ведь, Бити? — спрашивает Пит.
— Да, они из третьего, — отвечает тот. — Сколько их там?
Дельф пересчитывает булочки, крутя каждую в руках, прежде чем сложить все аккуратной горкой. Не знаю, что у Дельфа за странная одержимость хлебом.
— Двадцать четыре, — объявляет он.
— Значит, ровно две дюжины? — спрашивает Бити.
— Ровнёхонько двадцать четыре, — подтверждает Дельф. — Как будем делить?
— Пусть каждый возьмёт по три, а те, кто к завтраку ещё будут живы, решат сами, кому сколько, — говорит Джоанна. Не знаю почему, но мне смешно. Наверно потому, что именно так дело и обстоит. Когда я хихикаю, Джоанна кидает на меня почти одобрительный взгляд. Нет, не совсем так. Не одобрительный. Скорее еле заметно подобревший.
Мы ждём, пока из сектора с десяти до одиннадцати не извергнется гигантская волна. Потом ждём, пока вода не спадёт, и отправляемся на тот берег разбивать лагерь. Теоретически, у нас должно быть полных двенадцать безопасных часов. Но из сектора с одиннадцати до двенадцати доносится очень неприятный хор громких пощёлкиваний — должно быть, какие-то нехорошие насекомые. Ну и ладно: кто бы там чем ни щёлкал, звук не выходит за пределы джунглей. Мы держимся подальше от этого участка берега: а ну как один неверный, бездумный шаг — и вся эта шатия-братия вырвется из-под полога деревьев.
Не понимаю, как Джоанна ещё не валится с ног. Она ведь спала всего какой-то час с самого начала Игр. Пит и я вызываемся дежурить первыми: мы отдохнули лучше других, к тому же нам необходимо побыть наедине. Остальные заваливаются и тут же засыпают, правда, Дельф спит беспокойно, ворочается и бормочет: с его уст не сходит имя Энни.
