В голове билось страшное: «Не могу! Не могу!»
Он понял, что в следующую паузу расскажет все. Потому что… больше не может.
– Это? Это место? – орал Нос.
И уже ничего не соображая и не видя ничего, кроме окровавленного Ольгиного лица, Рома заорал:
– Да-а-а-а-а-а!!!
В крике улетала душа.
Он видел себя, измочаленного, со страшным изуродованным лицом, искуроченными руками, проломленными ребрами… Комнату. «Быков», остервеневших от крови. И страшного, страшного человека с орлиным носом, впившегося взглядом в бумажку.
А потом…
А потом оглушительно бумкнуло! Загрохотало в прихожей!
Мимо пронеслось что-то черное, и только через несколько секунд Рома понял, что это входная дверь. Один из «быков» присел у входа в комнату и принялся в бешеном темпе палить в коридор из пистолета. Бандиты заметались. А Нос сделал что-то невозможное… Он разбежался и нырнул в окно, вперед головой. Брызнули в разные стороны осколки.
Потом стрелявший здоровяк вдруг начал заваливаться на спину, в ужасе зажимая ладонью кровь, и в комнату влетели люди, на спинах которых Рома увидел золотую надпись «ФСБ».
Больше он не видел ничего.
Мир удалялся… Удалялся… Вытягиваясь в длинный, темный коридор со звездочкой света. Впереди.
– Вы «Скорую» вызвали? – поинтересовался врач с густыми, черными усами и блестящей лысиной.
«Волос в усы ушел…» – подумал Калугин, а вслух ответил:
– Я.
Вызывал на самом деле кто-то другой, но в данном случае это было не важно.
– Что с ними?
– Парень в коме. И очень плох. Ребра переломаны, одно легкое проколото, переломы, сотрясение… Крепкий, молодой организм, другой бы уже богу душу отдал. А этот нет. Цепляется.
– А женщина?
– Сильный удар в голову. – Врач пожал плечами. – Без сознания. Сотрясение. Но жить будет точно. Вы молодец, что нас сразу вызвали. Парня с того света достали. Даже не достали, а так… придержали душу.
Врач вздохнул, похлопал себя по карманам, нашел сигареты, закурил. И поинтересовался внезапно:
– Вы не помните, он в ботинках был?
– Кто? – Калугин не сразу понял.
– Ну, паренек этот? Когда вы его нашли… В ботинках?
– Н-нет… – Володя припомнил кошмар в квартире. – Нет. Без ботинок. Босиком. А что?
– Плохо. – Черноусый врач затянулся. – У меня примета. Если кто поступает с травмами, но без обуви, то не жилец. А если в ботинках… жить будет. Никогда не промахивался. Был случай – мне мужичка привезли, из машины доставали. Весь переломанный-перекрученный. Страх один. Но в ботинках. Наши уже в морг оформлять повезли. А я говорю, нет, погодите! И точно! Живой оказался. Выходили… Так-то…
– Ну, вы этого парня в морг оформлять не спешите. Все же… – сказал Калугин.
– Само собой, само собой… – пробормотал усатый, выкинул недокуренную сигарету и забрался в машину. – Как что будет известно, я вам сообщу…
– Да, да, конечно.
«Скорая» рыкнула и, оставив после себя облако выхлопных газов, растаяла в зимних сумерках. Издалека донесся вой ее сирены.
Калугин вдохнул запах сгоревшего топлива, неприятный, терпкий, и подумал:
«По сути, парня изуродовали из-за бензина. На всю жизнь, поди… Весь мир свихнулся и напоминает подсаженного на дурь наркомана, только вместо героиновой иглы игла нефтяная. Нарик за пайку готов на что угодно. Так и человечество готово позабыть все на свете. Высокие слова, идеи, мысли. Гуманитарные одежки на бешеной обезьяне. Суки…»
Калугин поднялся наверх. В разгромленную квартиру.
– Ну что, Леша, – обратился он к Иванову. – Еще раз опоздали?
– Не пойму я, Владимир Дмитриевич. – Иванов горестно сидел на лестнице. – Не пойму.
Лампы дневного света придавали его лицу зеленоватый оттенок, подчеркивая круги под глазами. Превращая молодого мужчину в старика.
– А чего тут не понять? – Калугин привалился к стене. – Обыграли нас, Лешенька, обыграли. Опять. Если бы мы с тобой жили в Японии, то пора было бы харакири делать.
– Приеду в Управление, – Иванов сжал кулаки, – я этого Рогинова порву! Порву, суку!
– Да, подгадил нам техник… Сучий сын, продажная душонка. Один человек, а какие последствия?… Вот и задумывайся теперь над ролью личности в истории.
На площадке появился участковый с двумя перепуганными гражданскими.
– Понятые…
Калугин сделал жест, проходите, мол.
– Ладно. – Владимир Дмитриевич отлепился от стены. – Давай, Леша, пройдемся еще раз. И поедем клиентов допрашивать.
– Да толку… По рожам видно, «бычки» тупые. Таких специально растят. На убой… Многого они не скажут, просто потому, что не знают.
– Ну, хоть душеньку потешим. – Калугин хрустнул пальцами. – Я после того, что они тут учинили, очень настроен… по-деловому.
В бане всегда хорошо. А когда в нее залетаешь с мороза, да уже не в первый раз, то и подавно.
– Эх! Пар столбом, дым коромыслом! – Дверь коротко скрипнула, и внутрь, пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, заскочил Петр Фадеевич. В парилке тут же стало тесно. Раскрасневшийся от холода, волосы дыбом, хозяин дома заухал, стряхивая с себя остатки снега, и стал похож на лешего, по ошибке затесавшегося среди людей. Да и случись такое, Сергей не слишком бы удивился. Баня стояла поодаль от остальных домов, ближе к лесу. Да и выглядела как-то… чуточку диковато. Грубые толстые бревна, все сделано с запасом, на века. В предбаннике вениками травы висят и пахнут так… Если закрыть глаза, то можно представить, что именно этим вкусным ароматом увядшего, спящего лета пахнет Время.
– Охо-хо! – заголосил Петр Фадеевич, плеская на камни. – Охо-хо!
Он запрыгнул на полок, пригибая голову.
– Эх, сейчас накатит!
И накатило.
Вдарило мокрым жаром, да так, что воздух из легких вышел и сжалось все до хруста в суставах.
– У-у-ух… – закряхтел Михалыч. – Ну, Петр Фадеич, ты дал… Ох, не выдержу!
– Терпи, терпи, Антоша! – закрыв глаза, голосил хозяин. – Терпи!
Сергей поймал себя на том, что начинает тихонько подвывать. Жар достиг своей верхней точки… и неожиданно полегчало. Стало легче, да и вообще возможно дышать. Воздух больше не обжигал горло, не скреб кожу кипятком.
– О-о… – простонал Михалыч, расслабляясь. – Хорошо…
– Вам хорошо, а нам подавно, – ответил хозяин.
Вообще пословицы, поговорки и всякие присказки сыпались из Петра Фадеевича, как из рога изобилия. Казалось, что на каждое слово у него найдется два, да еще и в рифму.
«Пора выходить, – подумал Сергей, чувствуя, как мягко начинает кружиться голова. – А то с непривычки распарит…»
Он сделал движение слезть с полки, но Петр Фадеевич остановил:
