Он взял мои ладони, прижал к своим горячим щекам, потом повернул голову, целуя каждую раскрытую ладошку – то одну, то вторую – и все это время не сводя с меня глаз. Ожидая. Надеясь. Требуя.
И все-таки не выдержал этого ожидания: – Да? Скажите —да? Княгиня Наталья…
– Да! – засмеялась я. – Ну да, конечно, глупыш! Но не по чьему-то разрешению! Я не позволю какой-то «царовой воле» решать за нас нашу судьбу. Мы любим друг друга, и мы поженимся. И будем счастливы – кто бы и что нам ни объявлял!
– Княгиня сказала мне «да»! – радостно закричал Михаил, распахивая на ходу дверцу кареты. – Ликуйте, люди! Скоро будет свадьба!
* * *
Бокша тосковал. О двух серебряных грошиках.
Он стоял за моей спиной во время вечерней трапезы и мучился мыслью о собственной нищете. Первый серебряный грош нужен был, чтобы поставить свечку за счастье княгини в главном храме Вышеграда, знаменитом соборе святого Симеона. А на второй грошик было запланировано не менее важное мероприятие – посещение вышеградских девок, о которых ходили самые невероятные слухи.
– Князь, – шепнула я Михаилу, склоняясь к самому уху, – Сурожское княжество хотело бы получить у Кравенцовского небольшой заем. В два грошика.
– Это слишком мало! – жестко возразил он, грозно прищурив смеющиеся глаза. – Я настоятельно требую увеличения суммы!
– Не отчаивайтесь, князь, – утешила я. – Сумма будет увеличена. Но потом. А сейчас —два грошика. И это последнее наше условие!
Грошики были поданы, и я, вставая из-за стола, сунула их в руку Бокше, добавив: – Отпускаю на всю ночь!
Бокша хотел уже шлепнуться мне в ноги, но я строго предупредила: – Отправляйся немедленно! – И проследовала за князем.
Но стоило мне пройти мимо Никодима, как выяснилось, что тот обуреваем абсолютно теми же проблемами. Изменилась только сумма. Никодим, как и положено голутвенному, в мечтах распоряжался деньгами несравненно большими: двумя полушками.
– Князь, вы как в воду смотрели! – сообщила я. – Сумма займа растет на глазах и составляет уже два грошика и две полушки.
– Да, Вышеград требует больших денег, – важно покивал Михаил.
После чего Никодим тоже получил оплаченную увольнительную.
– Но вы ничего не сказали, княгиня, про царово величие, – сказал Михаил, обнимая меня, когда мы остались наедине. – Убедились вы, что наш цар и вправду всеведущ?
– Еще бы не убедиться! Лихо он промывает мозги своим подданным!
– Промывает? Как это? – заинтересовался Михаил.
– Высасывая всю информацию, все чувства, подавляя и подчиняя себе личность. Вы разве не заметили?
– Нет, – понурился князь, – Проглядел!
– Что, серьезно?
– Совершенно!
– И никаких необычных ощущений в даровых покоях у вас не было?
Михаил призадумался: – Что-то было… Сам не знаю что. Какое-то хорошее, светлое чувство. Но помню его не очень… К цару если попадаешь, обо всем забываешь. На то они и цары, что умеют власть свою показать. Всем, даже князьям! Или я что-то неправильное говорю?
Я пожала плечами: – Власть? А мне ваш пар показался довольно странным существом. Гривна гривной, но нельзя же так растворяться в каждом человеке! Это ведь наверняка процесс обоюдный. Что останется от личности – даже царовой, – если она нуждается в постоянной подпитке от других?
– Темны слова ваши, княгиня. И загадочны. И прекрасны. Как и все остальное в вас, – произнес князь.
И замолчал. Потому что занялся делом более интересным, чем разговоры.
* * *
На следующий день рында сопровождал нас в Вышеградский кремль уже прямо с утра. И в царовы покои нас попросили сразу.
По-моему, парню на троне за ночь стало еще хуже. Это уже был не человек, а сплошная маска едва сдерживаемой боли. Смерч его воли сегодня не носился по всему залу, а замер, погрузившись в толпу придворных у стены слева от меня. Как бы высасывая их мысли и в этом черпая силы для продолжения существования.
– Волхва! – одними губами приказал цар.
На середину зала, поближе к нам с князем, вывели что-то седобородое, с березовой клюкой в шишковатом кулаке и ненавидящим выражением иссохшегося лица.
Воцарилось мертвое молчание. Волхв вперил в нас взгляд. Сквозь ватную тишину я почувствовала какое-то движение. Почти за гранью тонкого восприятия, которое обеспечивала мне Филумана. Волхв смотрел, но это был не просто взгляд. Это было деловитое злодейство. И не на мои мысли было покушение, не на мою личность. Даже не на личность Михаила. Нет, творилось нечто иное, имеющее гораздо более отдаленный результат. Я не знала, не могла понять – что? Но вершилось это целенаправленно, методично, по заранее вычерченному и продуманному плану.
«Последствия! Все это будет иметь последствия!» – билась в голове тревожная мысль. Секунды текли, тревога нарастала, черное дело продолжало делаться. И я не выдержала.
Мысленно протянула обе руки к голове старца и, обдирая пальцы о его закаменевшие мозговые извилины, принялась ощупывать панцирь волхвовского сознания. Я пыталась обнаружить то ядовитое жало, которым он ковырялся во мне, творя грядущее зло. Сосредоточившись, я закрыла глаза, лихорадочно пальпируя содержимое черепной коробки волхва. И в какой-то момент чуть не вскрикнула во весь голос, больно уколов палец о какую-то длинную и тонкую, как иголка, мысль, – торчащую из щели в панцире.
Вот она!
Я что есть силы уцепилась пальцами за ее гибкое, как пружина, острие, чувствуя, что долго не удержу, рванула эту иголку… Рванула еще раз… И мысль исчезла. Мои пальцы сжимали пустоту.
«Не удержала!» – застонала я про себя.
Но ропот, поднявшийся в зале, заставил меня открыть глаза.
Все смотрели на волхва. Он стоял на прежнем месте, но его было не узнать! По старческому лицу блуждала бессмысленная младенческая улыбка, рот приоткрылся, по бороде текла слюна. И текла не только она. Ропот усилился, когда под волхвом на паркете стало разрастаться мокрое пятно с резким запахом мочи.
– Убрать, – приказал цар.
К волхву подскочили, схватили за руки, за ноги… Он не сопротивлялся. Младенческая улыбка не покидала лица.
– Брак между князем Квасуровым и княгиней Шагировой может состояться, – произнес твердый громкий голос со стороны трона.
Я с удивлением перевела взгляд на цара. От его болезненности не осталось и следа. Худой, суровый юноша прямо и уверенно смотрел на меня из-под балдахина. Вихрь его воли вновь загулял по залу.
– Благодарю ваше царово величие… – начал Михаил, склоняя голову.
Но юноша поднял руку, прерывая его: – При условии, что княгиня вернет себе свое слово, которое дала лыцару Георгу Кавустову. Михаил резко поднял голову:
