— Нам ничего не рассказывали об этом в интернате, — недоверчиво нахмурился я.
— Ты имеешь в виду интернат «Вознесения», которое финансируется самим консорциумом? — философски пожал плечами Роберт, погладив кота.
И впрямь. Это ведь так очевидно. А ведь, если подумать, я неоднократно слышал подобные вещи о консорциуме и раньше, в том числе и от отца. Как я мог напрочь об этом забыть? Что ж, похоже, что если бесконечно вдалбливать человеку в голову одно и тоже и при этом умалчивать о другом — рано или поздно это возымеет свой эффект.
— Ты говорил о двух столпах? — напомнил я.
— Второй — это аппарат госбезопасности. За двадцать два года непрекращающегося чрезвычайного положения он разросся и пустил корни во все слои общественной жизни. История показывает, что так всегда происходит при авторитарном правлении — каким бы прекрасным человеком не был сам правитель. Силовики набрали в Содружестве большой вес. В Темные времена и первые годы после них это было неизбежно и необходимо, с этим никто не спорил. Но в начале 70-ых начало звучать все больше голосов — поначалу робких, а затем и громких — выражающих сомнения в целесообразности раздутого силового аппарата, съедающего львиную долю бюджета, и заявляющие о необходимости либерализации в обществе, за два десятка лет оправившемся от потрясения Апокалипсиса. Сторонники этой идеи быстро набирали популярность и даже сумели получить представительство в Парламенте. Но Протектор не поддержал их. Он сумел обратить внимание общественности на имеющиеся угрозы и оправдать необходимость существования аппарата госбезопасности. Он позволил силовикам сохранить свой вес, заручившись их преданностью и поддержкой.
— Сэр Уоллес, по-моему, никогда не был сторонником силовых методов решения проблем. Его кумиром был Махатма Ганди! — возмутился я.
— Возможно. Но он сторонник серьезного отношения к вопросам безопасности и обороны. Военно-промышленный комплекс и правоохранительная система всегда находились в числе его приоритетов. Об этом говорит простая статистика. Посмотри в любом источнике, сколько денег тратится на эти цели — и ты поймешь, о чем я.
— Итак, за Протектором стоят олигархи и силовики, — кивнул я неуверенно. — Что это значит?
— Это значит, что могущественные и влиятельные люди, которые определяют политику Содружества, выступают за укрепление обороны и безопасности.
— Какое отношение все это имеет к «Вознесению»?
— А ты подумай сам. Нарастает противостояние с Евразийским союзом. Китайцы наращивают свои мускулы и ведут против нас мощную информационную войну. А внутри самого Содружества, тем временем, все острее становятся вопросы неконтролируемой миграции и дефицита жизненного пространства. Разделение на «зеленые» и «желтые» зоны с невероятным контрастом в уровне жизни порождает социальную нестабильность, экстремизм и даже террористическую угрозу. Напрашивается вывод, что в таких условиях Содружество должно быть сильным — не только физически, но и идеологически. Этому посвящено несколько долгосрочных проектов. Например, программа «Спарта». Я подозреваю, что «Вознесение» — это тоже один из таких проектов.
— Но ведь ученики «Вознесения» в большинстве своем, получают совершенно мирные профессии!
— А ты знаешь статистику? — полюбопытствовал Роберт.
— Нет, — растерянно отозвался я.
— Я тоже. Это закрытая для общественности информация. Однако некоторые косвенные данные позволяют предположить, что все вознесенцы получают те специальности и профессии, которые прямо или косвенно имеют значение для обороны и безопасности. Это вовсе необязательно силовые структуры, но все-таки это стратегически важные сферы экономики и общественной жизни.
— Мой бывший староста стал IT-шником! — фыркнул я. — Он будет разрабатывать видеоигры!
— IT-специалисты затребованы во многих сферах. Он, возможно, и планирует посвятить свою карьеру видеоиграм, однако у тех, кто оплатит его грант, могут быть на парня другие планы.
— И все-таки я не совсем понимаю, зачем делать все это с нами.
— Суровые условия призваны воспитать из бесхозных сирот, которые потенциально могли стать люмпенами, образцовых граждан новой генерации. Эти граждане не будут связаны семейными узами и не будут иметь в обществе глубоких корней— их теснейшими социальными связями будут связь между собой и с государством, воспитавшим их. Хорошее образование и сильная мотивация позволит этим юношам и девушкам быстро занять достойное место в важнейших сферах человеческого бытия. А полученная ими мощная идеологическая подготовка и воспитанный в интернате патриотизм гарантируют, что они посеют там соответствующие зерна, которые в будущем дадут необходимые государству всходы. Как-то так, должно быть, все это виделось авторам идеи.
— А зачем нужна вся эта христианская тягомотина? — вспомнив тошнотворные проповеди пастора Ричардса, поморщился я. — Все это пуританство? По-моему, в современном обществе нравы очень свободны, и…
— Даже слишком свободны, как многие считают, Димитрис, — хмыкнул Роберт. — Содружество наций полностью переняло от старого Западного мира всю его толерантность, достигшую своего апогея и расцвета в 40-ых и 50-ых годах XXI века. Однополые браки, многоженство, все виды сексуальных связей между взрослыми людьми, алкоголь, табак, легкие наркотики, азартные игры, проституция, любые формы политических, философских и религиозных воззрений или их отсутствие, все формы медицинских операций, включая смену пола, аборты, эвтаназию, клонирование, любые виды развлечений в виртуальной реальности — все это у нас легально. Как и до войны, мы привыкли противопоставлять нашу свободу совести ханжеству и дискриминации, которые лежат в основе других цивилизаций: мусульманской, славянской, китайской. Но очень скоро власти начали задумываться над тем, что в нашем ультралиберальном обществе не хватает клея, который бы держал его вместе. Понимаешь ли, Димитрис: когда в головах народа место царей и богов занимает собственный шкурный интерес, то слово «самопожертвование» теряет для них свой возвышенный ореол и становится в один ряд со словом «идиотизм». Никто особо не рвется защищать собственной грудью общество, построенное на вседозволенности и гедонизме. В лучшем случае люди надеются, что это сделают кто-то другой. А в худшем они вовсе не ценят это общество или даже надеются, тайно или явно, что оно падет, уступив место чему-то другому с более четкими моральными ориентирами. В этом мы сильно проигрываем китайцам. Эта цивилизация и прежде отличалась менее выраженной индивидуальностью, чем другие, а целые поколения пропаганды превратили их в подобие гигантского улья или муравейника. Они одержимы идеями служения государству, партии, идее. Самоотверженность для них — это образ жизни. А мы выглядим в их глазах как воплощение зла, настоящие Содом и Гоморра. Они готовы пожертвовать последний кусок хлеба и жизни своих детей, чтобы бороться с нарисованным партийными функционерами злом. А готовы ли мы к тому же?
— Разве свобода сама по себе не является той идеей, которую можно самоотверженно защищать?
— Возможно, так это выглядит в глазах юноши. Но практика показывает, что тяга людей к порядку бывает сильнее, чем тяга к свободе, особенно в кризисные времена. Так или иначе, наверху, как мне кажется, было принято решение, что нашему Вавилону не помешает небольшая инъекция благочестия. Не говоря уже о том, что проблема перенаселения «зеленых зон» тоже сама собой не решится. Вот вам и начали прививать христианские добродетели.
Сжав губы от негодования, я покачал головой.
— До чего же противно от мысли, что меня рассматривают всего лишь как материал, из которого можно слепить, что им захочется. А они этого даже не стесняются, Роберт. Однажды Петье прямо так меня и назвал — «материал». Мы для них — вообще не люди. Любые наши чувства и эмоции, которые им мешают, они пытаются устранить, словно глюки у компьютера.
Вздохнув, я проницательно глянул на Роберта и прямо спросил:
