зрелище для выздоравливающего боотура. Не беспокойтесь обо мне: я восстановлюсь. Сердечно благодарю за спасение, Юрюн Уолан! Отныне я ваш должник до конца моего существования!
Когда он приложил руку к сердцу, в локте жалобно скрипнуло.
– Должник? Кто меня наверх выталкивал?!
– Я всего лишь слуга. Это мой долг.
– Но я же не твой хозяин!
– Это не важно. Вы не обязаны были меня спасать.
– Хватит!
Баранчай умолк.
– Начнешь снова, – предупредил я, – поссоримся. Понял?
– Я понял, Юрюн Уолан. Не хозяин, не слуга, но вы всегда можете рассчитывать на меня. Вам надо смыть с себя желудочный сок. Тогда ваше тело быстрее исцелится.
– Тебе, кстати, тоже умыться не повредит.
– Благодарю за заботу.
К речке мы спускались, как два калеки, поддерживая друг друга. Нас качало из стороны в сторону, колени подкашивались, камни выворачивались из-под ног. Баранчай держал меня, пока я мылся, потом я его. А когда мы, охая и кряхтя, взобрались обратно по склону…
– Мотылек!
Конь прижался ко мне горячим боком. Умница! Вода в речке текла ледянющая. После купания меня бил озноб. Мотылек меня согрел, но я все равно дрожал от холода. Погодите! Дрожал не я. Дрожал мой конь. Стриг ушами, всхрапывал, мотал головой, косил налитым кровью глазом. И что там? Ну, осыпь. Валуны. Три холмика. Меж камнями торчат изломанные сухие стебли. Ничего особенного. Разве что вонь…
Эта вонь была иной, чем в колодце: душный, приторный смрад мертвечины. Мы с Баранчаем переглянулись. Дыры в слуге почти затянулись. Лицо его подергивалось странным образом. Из виска проросли шипы: короткие, острые. Правый глаз полыхнул радугой, засветился. Погас, помутнел…
– Идем, глянем?
Он кивнул.
Никакие это оказались не холмики. И не стебли. Три серо-бурых трупа, покрытые неприятного вида жесткими волосками, в окружении суставчатых лап, похожих на сломанные древки копий. Кривые жвала. Россыпь угасших глаз. Я не поленился сосчитать: у каждой твари их было восемь. Значит, мне не почудилось!
– Пауки!
– Паучихи, – уточнил Баранчай.
Одно из самых приятных зрелищ в моей жизни – три раздутых полусъеденных трупа паучих.
– Твоя работа?
Мотылек попятился: «Эй, хозяин?! Чтобы я такую дрянь ел?!» Ну да, верно: даже разделайся мой конь с паучихами, есть их он бы точно не стал. Местное зверье обглодало? Я пригляделся к смердящим останкам, отмахиваясь от жирных зеленых мух, жужжавших над падалью. Следы зубов имелись. Ох, имелись! Видал я остатки трапезы волков, рыси, лесного деда. С паучихами расправилась тварь покрупнее.
– Кто здесь? Выходи!
Никого. И все же затылком, спиной я ощущал чужое присутствие.
– Тут не стоит задерживаться, – обернулся я к Баранчаю.
– Вы совершенно правы, Юрюн Уолан. Но я не успел разведать дорогу к жилищу Уота Усутаакы. Прошу меня простить.
– Ничего, Мотылек знает. Доберусь.
И все-таки не выдержал, спросил:
– Слушай, Баранчай, а ты почему не задохнулся? Ну, когда меня держал?
– Я могу не дышать.
– Когда железный?
– Да.
– И долго?
– Очень долго.
– А почему тогда не вылез? Сразу, когда упал?
– Я, когда железный, плохо плаваю. Тону я.
– Ага, я тоже тону, когда в доспехе. Вот почему так, а?
– Законы, Юрюн Уолан. Спросите у отца, он знает.
– Вернусь, спрошу. А тебя-то как в ловушку заманили?
Баранчай смутился. Отвел взгляд в сторону:
– Я хоть и железный, но все-таки человек.
И больше ничего пояснять не стал.
А я не стал спрашивать.
2. Рассказ Айталын Куо, Красоты Неописуемой, младшей дочери Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун, о ее похищении одним дураком (окончание)
Мамочки!
Нет, не годится. Мамочки – это уже потом.
И вовсе я не испугалась. Я от внезапности. А сперва была трясучка-моталка: туда-сюда, вверх-вниз, вправо-влево и еще как попало. Знаете, как попало? Как в Мюльдюновом облаке, когда оно взбесилось и скакать начало. А голова: ой-боой, абытай-халахай! Я вам говорила, что затылком стукнулась? Шишку набила…
Да что ж меня так трясет?!
Открываю глаза, а перед глазами – живое! Жилы-корни, бугры-дергуны, шкура-чешуя. Ходуном ходит: то натянется, то в складки соберется. А я, значит, сижу. Нет, лежу. Нет, вишу. Точно, вишу поперек седла. Ноги там, голова тут. И не видно ничего. Ага, теперь видно.
Вот теперь – мамочки! Или еще не мамочки? Три шеи, три башки: с рогами, с шипами. Правая скалится, слюни пускает. А зубищи-то, зубищи! Восьминог, будь он проклят! Смотрю выше: и ты будь проклят! Кто? Да кто ж другой, если не Эсех Харбыр?! Тоже скалится, ухмыляется, слюни пускает. На меня, между прочим, пускает.
– Дурак! – кричу. – Назад меня вези!
А он:
– Шиш тебе! Лежи, добыча, помалкивай.
Добыча я ему!
– Будет тебе добыча! – кричу.
– Будет? Есть!
– Юрюн узнает, башку тебе открутит!
А он:
– Хыы-хыык! Гыы-гык!
– Мюльдюн узнает, в землю тебя вобьет!
А он:
– Ар-дьаалы [80]!
– Мой папа – Закон-Владыка! В бараний рог тебя скрутит!
– А я тебя по закону увез!
– По какому-такому закону?!
– А невесту похищать можно, это все знают.
Тут я аж поперхнулась:
– Невесту?!
– А то кого? Кобылу на приплод?
И лыбится, гадюка:
– У брата Тимира жена есть? Есть! У брата Алыпа жена есть? Есть! У брата Уота невеста есть? Есть! И у меня теперь есть! Нюргун-болван! Я его вокруг пальца обвел, заморочил! Самый лучший? Я – самый лучший!
Внизу камни – черные, горелые. На обочинах чадит-полыхает. Серой воняет – хоть нос затыкай! Нижний мир? Много ли увидишь, когда на седле вниз головой висишь?! Ну, и говорю я ему сладким голосом:
– Так ты теперь мой жених?
А он:
– Ну!
И грудь выпячивает, дурачина!
Тут я ему:
– Абахыран бют [81]! Жених он!
– Жених!
– Женилка у тебя, сопляка, не выросла!
Он аж взвился! Змей на дыбы встал, заплясал. У меня зубы лязгнули, и еще язык я прикусила. А все равно приятно: допекла дурака! В самую болячку саданула. Это я умею!
– Заткнись! – кричит. – Я не сопляк!
– А кто?
– Я Эсех Харбыр, великий боотур!
– Хвастун! Молокосос!
– Вот женюсь на тебе, будешь знать!
– Женится он! Нюргуна испугался? Удрал? Штаны смени, воняет!
– Ты! Девчонка!
– На что тебе невеста? Сопли вытирать? Вот твой брат Уот – боотур! В честном бою невесту добыл! А ты – ворюга, трусло мелкое…
Его затрясло всего. Я даже понадеялась: лопнет от злости! Нет, не лопнул. Жаль.
– Я тоже в бою! Я его победил!
– Кого? Хромого жеребенка?
– Нюргуна победил! Тебя забрал! Я – лучший!
– Ой, завидный жених! Я прямо вся дрожу!
Нет, это не я. И не он. Это земля дрожит. Грохочет. Я, как могла, извернулась, гляжу – мамочки! Теперь уж точно мамочки! Эсеха не испугалась, змея слюнявого не испугалась, а вот этого…
А вы бы не испугались?
