– Это кого же? – удивился Игнат. – Так я только намедни тете Раде плетень починил.
– Плете-ень, – передразнила бабка. – Все ж дурень ты, как есть дурень. А докторица-то? Марьяна Одинец? Ей ты что сделал?
– Ничего, – убитым голосом признался Игнат. Щеки налились румянцем.
«А ведь правда, – сконфуженно подумал он. – Только спасибо и сказал. Да что ей мое спасибо?»
– Вот красней теперь, красней, ирод, – беззлобно журила Агафья. – Стыдно, да?
Игнат только вздохнул тяжко.
– Вот я за тебя побеспокоилась, – примирительно сказала бабка. – Пирог возьми.
– Что ж… пойду я тогда, баба Агафья. Тебе за заботу спасибо.
– Иди-иди! Да смотри, не вырони по пути. Все вы, мужики, как дети малые.
Уже находясь в дверях, Игнат услышал тоненькое блеянье деда Ермолы:
– И заботливая же ты у меня, Агафьюшка…
– Молчи, окаянный! – прикрикнула бабка.
Последующий за этим звонкий шлепок заверил Игната, что ссора на этом не закончилась.
От пирога шел чудесный аромат яблок и корицы. Совсем как в детстве.
Бабка Стеша нечасто баловала Игната пирогами, лишь по большим праздникам вроде Рождества или Пасхи. Но если бралась за дело, то со всей серьезностью. Потому и пироги ее славились по всей Солони. Видать, перед смертью науку передала. К горлу подступил комок, и парень мотнул головой: негоже себя грустными воспоминаниями изводить.
Он немного потоптался на крыльце. Фонарик, раскачивающийся над дверью Марьяны Одинец, освещал двор мягким золотистым светом, и в наступивших сумерках казалось, что это зацепился за крюк отколовшийся кусочек луны.
Звонок не работал. Игнат несколько раз нажал черный западающий кругляш кнопки, но вместо резких переливов слышались только сухие щелчки. Вздохнул и постучался в крепкую, обитую дубовыми рейками дверь. Раз. Другой.
«Если после третьего раза не откроет, не буду надоедать», – загадал Игнат.
Но в сенях послышались шаги.
– Кто там?
Приглушенный голос казался настороженным, усталым, но не злым.
– Это Игнат Лесень, бабы Стеши внук! – отозвался парень, как привык представляться, и вспомнил: Одинец была чужачкой, а потому могла не знать его бабку.
Тем не менее замок повернулся на два щелчка, дверь раскрылась, выпустив из недр избы желтую полоску света. Марьяна была одета в махровый теплый халат. Тяжелая коса перекинута через плечо, на губах улыбка.
– Никак снова температура поднялась? – спросила она заботливо.
Игнат смущенно заулыбался, выставил пирог, будто предлагал подаяние.
– Вот. За заботу поблагодарить хочу.
Он глядел исподлобья, ожидая, что строгая лекарница отчитает за позднее появление или за неуместный подарок. Но Марьяна только лукаво ответила:
– Ну что ж, входи, Игнат, бабы Стеши внук.
И те же лукавые огоньки зажглись в серых и умных глазах. Игнат мотнул головой, чувствуя, как по плечам бисеринками рассыпаются мурашки.
– Да я что же… время-то позднее, – смущенно проговорил он.
– Входи, говорю, раз пришел! – Марьяна засмеялась, показав ровные белые зубы. – Что ж, мне с тобою тут до полуночи мерзнуть? Не лето на дворе!
– Не лето, – согласился Игнат.
Он неуклюже обогнул девушку и долго топтался в сенях, стряхивая снег с залатанных пим. Марьяна наблюдала за ним все с той же лукавой улыбкой, потом подступила решительно, взялась за расписанный под хохлому поднос.
– Давай-ка сюда пирог, быстрее будет!
Игнат послушно передал подношение и почувствовал прикосновение ее теплых рук к своим, задубевшим и грубым от мороза.
– Согрею-ка нам обоим чаю, – сказала Марьяна и удалилась в недра избы, пока гость с сопением стягивал обувь.
Игнат ожидал, что в доме врача ему тотчас ударят в нос запахи лекарств, как пахло в медицинском блоке интерната, или сушеных трав, как пахло в избе у бабки. Но здесь витали ароматы душистого чая и свежей сдобы. Наконец, избавившись от обуви и верхней одежды, Игнат прошел дальше, в гостиную, где на круглом столике была аккуратно расстелена кружевная салфетка. Там же стояли две чашки, плетеная корзинка с конфетами и уже знакомый Игнату поднос с яблочным пирогом.
Он скромно присел на краешек дивана, оглядывая аккуратную комнатку с минимумом мебели, но оттого еще более светлую и чистую. В углу тикали ходики, резной маятник, изображающий солнечный диск, мерно покачивался из стороны в сторону. На краю дивана лежала толстая книга, на обложке которой Игнат прочел название: «Клиническая фармакология». Рядом с нею лежали пяльцы, меж которыми была натянута канва с еще незаконченной работой. Не решаясь взять ее в руки, Игнат вытянул шею, разглядывая вышивку. И сердце рухнуло вниз.
Голубыми и черными нитками по белому была вышита сидящая на одиноком побеге птица с человеческой головой. Перья и волосы будто растрепал налетевший ветер. Глаза волшебной птицы были серьезны и черны.
«Вьет она гнездо за семью морями, на острове Буяне, на хрустальной горе, и по левое крыло бьет мертвой воды ключ, а по правое – воды живой…»
– Нравится?
Игнат вздрогнул, поднял встревоженные глаза. Марьяна успела переодеться в флисовый домашний костюм.
– Кто это? – спросил Игнат, снова переводя на вышивку завороженный взгляд.
– Репродукция с картины, – девушка поставила чайник на деревянную подставку. – Вышиваю на досуге. Нравится?
– Нравится, – честно ответил Игнат. – Искусница же вы, Марьяна.
Та усмехнулась.
– Да уж можешь мне не «выкать», не сильно старше тебя. Двадцать мне.
– И уже лекарница? – не поверил Игнат.
Он немного отодвинулся, словно боялся, что вышитая птица оживет и утянет его в темное небытие.
– Фельдшер я. Сюда по распределению направлена.
Марьяна разлила по кружкам золотистую заварку, выложила на блюдца по куску пирога.
– Сама-то я нездешняя, – пояснила она. – Из Новой Плиски. Слыхал?
– Не. – Игнат качнул головой, подхватил заваливающийся с блюдца кусочек. Край ложечки с хрустом проломил упругий глазированный бок пирога. – Да я и сам приехал недавно, – сказал он. – Бабушка Стеша меня на учебу в интернат направила. Говорила, науку получу да профессию. А здесь какое образование? – Он вздохнул и спросил: – И надолго ты к нам врачом-то?
– Вот уж не думаю, – усмехнулась девушка.
Она отхлебнула из кружки, смахнула упавшие на лоб темные волосы. Игнат поймал себя на мысли, что в открытую любуется ее красотой – не той глянцевой красотой, что видел в журналах, которые интернатские друзья прятали под матрасами. Красота Марьяны была другой – спокойной и чистой. Нарядить ее в сарафан – и будет вылитая лесная богиня-берегиня.
