Двенадцатое мая две тысячи сто пятнадцатого года от Рождества Христова. Третий час дня по восточноевропейскому времени.
Шестнадцатилетние московские мальчишки Олег Шальнев и Мишка Рябов, помянув батю Олега трехсотграммовой смесью воды и спирта, настоянной на рябине, возвращаются домой. К алкоголю они не приучены, а посему утрачивают присущую им осторожность и, заболтавшись, нос к носу сталкиваются с четырьмя явно ищущими развлечений молодыми людьми, уже вышедшими из школьного возраста. В районе, который Шалый и Ряба, будь они в трезвом состоянии, наверняка обошли бы стороной.
– У-тю-тю! – восклицает самый младший из четверых, явный застрельщик и провокатор. Он направляется к друзьям особой развинченной походкой, снова вошедшей в моду среди московской гопоты после почти полуторавекового забвения. – Птенчики! Да не один, сразу парочка. Закурить есть, птенчики?
– Мы не курим, – говорит Ряба миролюбивым тоном. – Пропустите нас, ребята, мы в вашем районе нечаянно оказались.
– За нечаянно бьют отчаянно, – ухмыляется гопник. – Слыхал такую народную мудрость?
Тем временем подваливают остальные трое. Причем один обходит друзей сзади, отрезая путь к бегству. Кроме них шестерых, в переулке никого. Да если б и были прохожие – невелика разница.
«Подумаешь, четверо гопников трясут залетную школоту – обычное дело. Не городскую полицию же вызывать из-за такой ерунды, верно? А уж о том, чтобы самому вмешаться, и вовсе речи нет, мне здесь еще жить. К тому же ничего страшного с пацанами не случится. Максимум – пара синяков и разбитый нос. Не убьют же их, в самом деле. В Москве убивают только взрослые серьезные люди. И не менее взрослых и серьезных людей».
Так думает средний московский обыватель и торопится дальше по своим обывательским делам. Так он думал и поступал всегда – и сто, и триста, и пятьсот лет назад, и так будет думать еще через сто или двести лет. Если, конечно, что-то очень резко не изменится в этом не самом лучшем из миров.
– Но бить мы вас не станем, не ссыте, – продолжает зачинщик и оборачивается за поддержкой к длинному сутуловатому товарищу, явно вожаку этой шайки, который стоит с нарочито скучающим видом, засунув руки в карманы. – Скажи им, Годла.
– Мы люди мирные, – цедит сквозь зубы Годла. – Но справедливые. Это наш район. По пять энерго с загривка, и никто не уйдет обиженный.
«Что же делать? – быстро думает Олег. Хмель слетает с него, словно желтый лист с клена под порывом октябрьского ветра. – В кармане лежат десять энерго – мать попросила купить кое-какие продукты к поминкам, и отдать эти деньги… Нет, невозможно. Но и драться бессмысленно, силы явно неравны. Стоп. Как он сказал? Годла?»
– Годла? – спрашивает Олег, подчиняясь дерзкой мысли, внезапно, как и положено всякой дерзкой мысли, пришедшей ему в голову. – Танкист?
– Ты меня знаешь? – хмыкает длинный, в его глазах загорается подобие интереса.
– Знаю. Видел игру твоего клана «Московские варвары» с «Веселыми черепами» месяц назад на карте Бойня в Гольяново. «Черепа» вас тогда сделали, как детей.
Лицо длинного краснеет.
– Так ты фанат «Черепов», что ли? Ну, тогда молись, школота…
– Я не фанат, – перебивает его Олег. – Я танкист-одиночка, не вхожу ни в какой клан. Мой никнейм-позывной – Шалый. И я вызываю тебя на дуэль. При свидетелях. Все слышали? Танкист Шалый вызывает танкиста Годлу. Если что, запись на моем комме все подтвердит. Сразу предупреждаю, что она по ходу передается в облако[8], так что стереть ее могу только я сам.
Рядом громко икает Ряба. То ли от неожиданности, то ли от выпитого.
Годла таращит глаза и скребет плохо выбритую щеку. Остальные двое разочарованно переглядываются, а третий, зашедший Олегу и Мишке в тыл, оставляет свой пост и присоединяется к товарищам. Ему уже ясно, что добыча ускользнула.
– Дуэль? – обескураженно переспрашивает Годла.
– Ага, – весело подтверждает Олег. – Дуэль. Банк… – Он на секунду задумывается, мысленно подсчитывая всю имеющуюся у него в копилке наличность. – Сто энерго. По пятьдесят с каждого. Это не считая ставок, если они будут. Победитель получает все.
– Ха! – ухмыляется Годла. – Прощайся с деньгами и танком заодно, нуб. А может, и здоровьем. Решил на понт взять? Шалый, моб твою ять. Нет такого танкиста Шалого. Был Шальной, но вчера, говорят, сгорел насмерть, и Франкенштейн не помог.
– Шальной – это мой отец, – говорит Олег. – А танкист Шалый теперь есть. Это я.
Он пристально, не мигая, смотрит на Годлу, и тот нехотя отводит глаза.
– Вопросы?
Годла молчит, затем нехотя цедит:
– Когда и где?
– Через два дня, пятнадцатого. Я бы хоть завтра против тебя вышел, да отца надо похоронить сначала. Пятнадцатого, в двадцать один ноль-ноль. Карта – Песочница. Любая свободная. Я сегодня зарегюсь[9], подам заявку и сброшу тебе на комм инфу. Давай свой номер. – Олег достает из нагрудного кармана комм и вопросительно смотрит на Годлу. Тот нехотя диктует номер, и молодые люди расходятся, оставшись каждый при своем. Веселья не случилось. Потому что дуэль на танках – дело серьезное. Это вам не мелочь у школоты сшибать. Если танкиста вызвали на дуэль, он, конечно, может игнорировать вызов или напрямую отказаться. Но тогда ему лучше сразу продать танк и забыть о том, что он был когда-то танкистом, ибо трусость не прощается. Даже если ее подменяют высокомерием. То же самое относится и к тому, кто является инициатором дуэли. Вызвал? Обязан явиться. При этом никаких объективных причин для отказа от схватки один на один не существует. Кроме смерти.
– Нет, зря я тебе наливал, – говорит Мишка, когда друзья покидают опасный район. – Какая дуэль? Ты с дубоберы[10] рухнул? На чем?!
– Танк у меня есть, – отвечает Олег. – Старый «Хантер» отца с пушкой «Твинс М2». Так что не дрейфь, Ряба, все будет ништяк, я этого Годлу лишу удовольствия, вот увидишь.
– Ты же ни разу не участвовал в боях!
– Надо же когда-то начинать.
– Мать тебя убьет, – выдает друг Мишка последний отчаянный аргумент.
– Не убьет. Кто тогда семью кормить будет? Сто энерго, не считая процентов со ставок, хорошие деньги.
– Это если победишь. А если проиграешь?
– Я не проиграю.
Они молча смотрят друг на друга и оба понимают, что один из них только что выбрал свою дальнейшую судьбу.
Лукас Левицкий наливает в стакан на два пальца дорогого восемнадцатилетнего виски «Чивас Ригал» и бросает туда же несколько кубиков льда, добытого из гималайских ледников горной системы Каракорум и доставленного в Киев самолетом компании, специализирующейся на поставках самой чистой в мире природной воды. По цене единица объема такого льда превосходит ту же единицу объема виски в несколько раз, но Лукаса волнует не цена, а только качество продукта.
