До конца июня Игорь только и делал, что ходил на элеватор за пшеницей и подсолнечником. Погода благоприятствовала этому – снегопад прекратился, и было видно довольно далеко вокруг. Мороз, однако, усилился и пощипывал уши, постоянно напоминая о себе.
Пётр Васильевич поменялся с сыном одеждой и обувью. Себе взял его джинсовую куртку и кроссовки – чтобы находиться вблизи баржи такой одежды и обуви было достаточно, а ему отдал телогрейку, кепку и старые, но крепкие ещё ботинки с повытертым мехом. В свитере и телогрейке не страшен был и двадцатиградусный мороз, и Игорь совершал одну экспедицию за другой.
В эти дни произошло событие, которое помогло им воспрянуть духом и придать мыслям новую направленность.
Как-то, завтракая, они услышали жалобное мычание. Оставив еду, они выбрались наружу и… увидели около баржи корову, большую, тощую, с выступавшими под кожей рёбрами. Корова позволила им подойти к себе, а когда они поманили её, послушно пошла за ними.
Игорь вынес ей пригоршню пшеницы. Она разом слизнула зерно широким шершавым языком и протяжно замычала, спрашивая еще.
Появление коровы было весточкой из потерянного мира, в котором они совсем недавно жили. Они с нежностью разглядывали её, и слезы неудержимо бежали из их глаз.
К великому сожалению, кормить её было нечем, а сами они нуждались в дополнительном пропитании.
Переговорив с сыном, Пётр Васильевич взял нож, обнял корову за шею, погладил по морде и резким движением вонзил острие лезвия между рогами, в то место, где у крупнокопытных находится важный нервный узел. У коровы словно выбили почву из-под ног; она упала на снег, и в тот же миг Пётр Васильевич перерезал ей горло.
Игорь помог отцу снять шкуру и вновь отправился к элеватору. До конца дня он успел сделать две ходки.
За ужином они ели варёное мясо и говорили о том, что если выжила корова, то должны выжить и люди. Но как с ними встретиться? Надолго оставить баржу они не могли потому, что для такой холодной погоды были слишком легко одеты. Кроме того, в изменившейся до неузнаваемости холмистой местности можно было легко заблудиться. Здесь у них запасы топлива и продуктов питания, с которыми можно продержаться не один месяц. За пределами же своего логова они быстро погибнут.
Надо ждать, не может быть, чтобы их не нашли. Должен же кто-то озаботиться судьбой целого города, хоть и небольшого.
Надежда, что к ним придут на помощь, не покидала их всё лето. Каждый день, то один то другой, поднимались они на самую высокую точку на носу баржи и подолгу вглядывались в прилегающие холмы. Они беспокоились, как бы не пропустить снаряжённую к ним экспедицию. Там, на юге, находился миллионный Саратов и должны быть средства для их спасения.
Но никто так и не появился. В конце концов они пообещали себе, что сами когда-нибудь отправятся на поиски людей. Лишь бы этому благоприятствовали погодные условия.
Изо дня в день пополняли они свои запасы. Случай, когда Игорь заблудился в снегопаде и едва не погиб, так подействовал на Петра Васильевича, что апатию его как рукой сняло и он стал трудиться, предаваясь отдыху лишь во время ночного сна.
В развалинах завода он отыскал длинный стальной прут и, нагревая его на костре и постукивая по нему найденным в машинном отделении обрезком стального же кругляка, отковал две клюки с острием на одном конце и загибом на другом, за который их удобно было держать. Клюкой хорошо было отковыривать смёрзшееся зерно, и запасы его в барже неуклонно возрастали.
Однажды вечером, отужинав, Игорь прилёг на матрац и шутки ради сказал, что на нём тепло, как на печке.
– Да, печка – это здорово, – сказал Пётр Васильевич, глядя на сына и о чём-то размышляя.
На другой день он взялся складывать отопительное сооружение. Натаскал из заводских развалин красного кирпича, орудуя клюкой, добыл песок и глину и за считанные дни сложил нечто с просторным зевом и длинным широким боровом и трубой. Тяга была какая надо, и дрова с треском и шумом пылали в жерле необычной, непривычной глазу печи. Дым через трубу уходил под палубный настил, служивший им крышей, и, как и от костра, поднимаясь выше, улетучивался через постоянно открытый люк в носу баржи.
Из кирпичей Пётр Васильевич сложил также стенку между печкой и остальной частью трюма, подняв её до потолка. Печную трубу вывел на внешнюю сторону стенки. Вместо двери был оставлен проём с порогом высотой сантиметров семьдесят. Последний был предназначен для того, чтобы уменьшить поступление холодного воздуха. Получилась настоящая комната, теплая и сухая.
Слепив из глины несколько мисок, Пётр Васильевич просушил их и обжёг на огне. Миски обрели достаточную твёрдость и вполне годились для пользования. Затем он выстругал ножом деревянные ложки – не менее корявые, чем миски. Но это не имело ровно никакого значения – главное, что с ложками и мисками они стали чувствовать себя за едой по-человечески.
Вслед за этим Пётр Васильевич изготовил плошку, наполнил её рыбьим жиром, надёргал из матраца ваты, скрутил фитиль, и вдобавок к печному зареву у них появилось ещё одно освещение.
Коровью шкуру он выделал, раскроил и сшил из неё куртку, штаны, шапку с ушами, две пары рукавиц и сапожки с двойной подошвой. Вместо ниток были использованы тонкие сыромятные ремешки из той же коровьей шкуры и рыболовная леска, а шило заменили рёберные рыбьи кости, которые имелись у них в изобилии.
Он перетаскал к барже все обломки стволов из берёзовой рощи, собрал всю рыбу, которую вместе с Цыганом отыскал под снегом в русле Волги, в том числе пятнадцать сомов, шесть осетров и до сотни налимов, судаков, щук и сазанов. В первые после землетрясения дни, когда ещё не установились морозы, рыба эта успела тронуться и слегка припахивала. Но деваться было некуда, и они ели и ее.
Оставаясь к ним благосклонной, судьба обеспечила их и свежемороженой рыбой. Произошло это следующим образом. Обычно Пётр Васильевич промышлял напротив Тихой Заводи и ниже по течению реки. На этот раз он пошёл вверх по руслу и прошёл уже километра полтора, как вдруг под ногами захрустел и стал проламываться припорошенный снегом тонкий ледок. Это была закраина небольшого, полностью вымерзшего озерка. Несколько шагов, и лёд стал толще, по нему уже можно было идти без опаски. Сам не зная почему, подчиняясь какому-то наитию, Пётр Васильевич опустился на четвереньки, расчистил снег рукавичкой, приник лицом ко льду, вглядываясь в него, и прямо под собой увидел как бы уставившуюся на него налимью морду. В центре озерка подо льдом осталась скопившаяся в нём рыба.
