Она сделала глубокий вдох, а когда заговорила вновь, голос ее был совершенно ровным, твердым.
— Его запрограммировали не подчиняться любым моим приказам. Он даже еды мне не дал бы.
Люк знал это — Никос рассказал ему. Тот поднос, что Трипио принес из столовой, остался нетронутым.
— Не нужно ненавидеть его за то, что он таков, каков есть, — сказал он единственное, что смог придумать. — Или за то, каков он не есть.
Слова эти даже ему самому показались ребяческими, похожими на слова дешевой компьютерной гадалки на ярмарке. Бен, подумал он, нашел бы, что сказать, что-нибудь исцеляющее… Йода знал бы, как разобраться с жалкими обломками сердца и жизни друга.
Самый могучий Джедай во вселенной, с горечью размышлял он, — во всяком случае, известной ему вселенной, — уничтоживший Разрушитель, истребитель зла, который нанес поражение вновь клонированному Императору и ситскому лорду Экзару Куну, а все, что он может предложить в качестве утешения выпотрошенному человеку, — это: «Вот так так! Сожалею, что ты чувствуешь себя не слишком хорошо…»
Крей поднесла руки к голове, словно желая выдавить из черепа какую-то ослепительную боль.
— Желала бы я ненавидеть его, — сказала она. — Я люблю его — а это в тысячу раз хуже.
Она подняла на него взгляд каменных, без слез, глав
— Убирайся отсюда. Люк, — беззлобно предложила она ему, лицо ее походило на молниеносно застывающий воск, который трескается, стоит на него дунуть. — Я хочу поспать.
Люк заколебался, инстинктивно зная, что эту женщину не следует оставлять одну. Где-то рядом с ним Каллиста тихо сказала:
— Я останусь с ней.
Никос, Потман и Трипио находились в мастерской-лаборатории снаружи. Трипио объяснял:
— Они — безусловно, самая медлительная и самая неторопливая раса в галактике. Насколько мне известно, все китанаки по-прежнему сгруппированы в комнате отдыха сектора в точности там, куда их посадили гаморреанцы, все еще обсуждают бабушкины рецепты приготовления домита. Самое необыкновенное поведение. И все же в свой брачный сезон — во время дождей — они передвигаются с изумительной скоростью…
Все обернулись, когда в дверь вошел Люк, и Никос неуклюже шагнул вперед, протягивая руку. Крей сделала слепок с нее, пока он был в больнице, точный, вплоть до родимого пятна там, где большой и указательный пальцы сходились, образовывая букву V.
Точный, как и голубые глаза, подвижная складка в уголках губ. Гигабайты закодированной информации о семье, друзьях, симпатиях и антипатиях, кем он был и чего хотел — С ней все в порядке? — спросил в наступившем молчании Потман.
— Давай, Ник, — тихо произнес Люк. — Позволь мне вынуть из тебя тот ограничительный запор.
Взгляд Никоса устремился мимо него к закрытой двери.
— Понимаю.
Люк набрал воздух в легкие, собираясь заговорить — хотя и не знал, что скажет, что он мог сказать, — но Никос поднял руку и покачал головой:
— Я все понимаю. Не думаю, что она когда-нибудь еще захочет меня видеть.
Когда он доставал из шкафчика на стене сумку с набором инструментов, а старый штурмовик принес посветить ему одну из мерцающих лампочек, Люк искренне не знал, учитывая слова Крей при расставании с ним, захочет ли она снова видеть своего жениха или нет. Он нашел решение задачи, которая оказалась посложнее, чем обычно применяемое с дройдами простое «надел-снял ограничитель». Этот был закреплен мелкими магнитными стопорами и, как увидел Люк, запрограммирован многими специфическими способами. Для его установки Повелению пришлось проинструктировать клаггов. Он провел на нем быстрый интегральный тест, чтобы убедиться, что он не снабжен миной-сюрпризом, а затем нацелил зонд-щуп на самый маленький дополнительный заряд и начал вытягивать внутренние реле.
Выполнение чисто механических задач приносило определенное успокоение. Он велел себе запомнить это на будущее.
— Люк…
Он быстро поднял взгляд, встретившись со стеклянными голубыми глазами. В беспокойной пляске теней лицо, которое он так хорошо знал, сделалось почти незнакомым лицом чужака, чудовищно приделанным к серебряному шару металлического черепа.
— Я действительно Никос?
— Не знаю, — ответил Люк. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным, потому что в душе — в тех тайных тенях, где всегда скрывалась правда, — он знал, что это ложь.
Он знал.
— Я надеялся, что ты сможешь мне сказать, — тихо произнес Никос. — Ведь ты знаешь меня — или знал его. Крей запрограммировала меня так, чтобы я… чтобы я знал все, что знал Никос, делал все, что делал Никос, был всем, чем был Никос, и думал, что я действительно Никос! Но я не… знаю.
— Что ты хочешь этим сказать? — возразил Трипио. — Конечно, ты Никос. Кем же еще тебе быть? Это все равно что спрашивать, написал ли «Падение Солнца» Эрвитат или другой кореллианец с тем же именем.
— Люк?
Люк сосредоточился на вытягивании подробно запрограммированных фиброоптических проводов.
— Я — «другой кореллианец с тем же именем»?
— Мне хотелось бы дать тебе какой-то определенный ответ, — проговорил Люк. Запор вышел из покрытой стальным слоем груди и лег, толстый, плотный и тяжелый, на ладонь Люка. Одна ладонь у него настоящая, другая — механическая, но обе — его. — Но я… не знаю. Ты есть, кто ты есть. Ты — существо, сознание, вот что ты есть на данный момент. Вот и все, что я могу тебе сказать. — Уж это, по крайней мере, было правдой.
Гладкое лицо не изменилось, но голубые глаза выглядели бесконечно печальными. Никос отлично знал, что Люк что-то не договаривает.
— Я люблю ее. — Никос снова посмотрел в сторону дверей; на его бесстрастном лице дройда горели глаза отчаянно несчастного человека. — Я говорю это — я знаю это, — и все же я не в состоянии увидеть разницу, если она есть, между моим чувством и той привязанностью, какую Арту и Трипио испытывают к тебе. И я не помню: любовь это или нечто иное. Я не могу поставить их рядом и сравнить. Когда Крей держали в плену, когда ее толкали, били — вынуждали ее участвовать в тех глупых пародиях на суд, — я сделал бы что угодно, лишь бы помочь ей. Но меня запрограммировали не препятствовать им. Я не мог заставить свои руки и ноги, свое тело действовать против программы.
Он взял ограничительный запор с ладони Люка, зажав между большим и указательным пальцами, бесстрастно изучая его в желтом свете лампы на столе рядом с ним.
— И самое ужасное — то, что я не чувствую себя плохо из-за этого.
— Да с какой же стати? — спросил пораженный Трипио.
— Ни с какой, — ответил Никос. — Дройд не может пойти против своего основного программирования или наложенных на его программирование ограничений, если те не противоречат мотивационным ограничителям самого глубокого уровня. Но вот Никос, думаю, смог бы.
