Иван сделал вид, что обиделся.
– Пулемет в воронке лежит, вон там. Тяжело и несподручно тащить и термос и пулемет одновременно.
– Правильно сделал, что оставил. На фронте хорошая еда – первое дело.
Оба солдата принялись есть – быстро и жадно. Иван, глядя на них, едва слюной не подавился. А котелка и ложки нет, обидно. Чтобы как-то отвлечься, он приподнял голову над бруствером, но ничего толком не увидел.
– До русских далеко?
– Метров триста-четыреста, – промычал с набитым ртом пехотинец. – Ты больно не высовывайся, у них пулеметчик очень меткий. Пуля не снаряд, не услышишь. Чик – и ты уже с дыркой в башке.
Иван, изображая усердного солдата, сползал назад, в воронку, и притащил пулемет.
Из-за кустов к ним уже полз Холек с контейнером в руке. Но тут со стороны русских окопов раздалась очередь, и Холек замер у края воронки – френч его был изорван пулями.
– Без хлеба и масла остались, – грустно сказал один из пехотинцев.
– Холек всегда трусоват был, – заметил другой, – вместо себя других старался подставить. Не помогло.
– Это уже четвертый подносчик пищи за два дня. Эдак мы все время голодными будем.
Оба пехотинца повернулись к Ивану:
– Лезь за контейнером и хлебом, ты подносчик.
– Я пулеметчик. Подносчиком был Холек, лезьте сами.
Русский пулеметчик и в самом деле стрелял метко.
– А кто еду в соседние окопы доставит? – не согласился солдат.
– Кто есть захочет, сам приползет.
Из соседнего окопа сделал четыре выстрела подряд ротный миномет. Видимо, его засекли – в ответ прилетел снаряд. Он ударил посередине, между окопами. Солдат присыпало землей, в нос лез едкий тротиловый запах. Думать о том, чтобы ползти с термосом, не хотелось, тем более что наши держали немецкие траншеи под наблюдением.
Сзади, из тыла, открыла огонь немецкая батарея. Снаряды с воем пролетали над окопами, но рвались далеко за позициями русских.
Иван, по примеру солдат, уселся на дно окопа. Надо ждать вечера. Но как он будет пробираться к своим, он не представлял.
Внезапно их оглушил рев моторов, и низко над передовой промчались два штурмовика. Иван, хоть и видел их из окопа всего мгновение, силуэты опознал. Но из его ли полка самолеты? На душе сделалось тоскливо. Парни летают, воюют, а он сидит в окопе противника в ненавистной форме.
Со стороны тыла послышался гул моторов, лязг гусениц.
– Опять в атаку, – вздохнул пехотинец. – Вторая уже сегодня.
Иван приподнял голову. Развернутым строем к передовой шли танки T-III, за ними бежала пехота.
Когда танки прошли ряды окопов, пехотинец толкнул Ивана в бок:
– Чего расселся? Ждешь, чтобы тебя сам фельдфебель пригласил? – и вылез из окопа. За ним – второй. Пришлось выбираться и Ивану. Подхватив пулемет, он выкарабкался из окопа.
Пехоты было много, за десятком танков бежало не меньше батальона.
Танки стреляли из пушек с коротких остановок. Со стороны наших выстрелов не было, наверное – решили подпустить поближе.
Но вот разом ударили две пушки. Один танк тут же развернулся на месте, у него сорвало гусеницу. Второй замер, из башни повалил дым.
Пушки продолжали стрелять. Первыми залпами они как будто дали сигнал, и со стороны русских позиций заработал пулемет, часто захлопали винтовочные выстрелы.
Иван укрылся за танком с перебитой гусеницей, но быстро понял свою ошибку – наши артиллеристы решили добить его. Экипаж может отремонтировать его даже на поле боя, и танк снова будет на ходу.
Несколько снарядов взорвались рядом с танком, осколки звякали о броню. Надо менять укрытие.
Иван перебежал к воронке и залег в ней. Однако сзади появился фельдфебель. Он держал в руке пистолет, лицо было злым.
– Трус! – заорал он. – Немедленно поднимай свою задницу – и вперед, в атаку!
Наверное, это был тот самый фельдфебель, которым пугали Ивана немецкие пехотинцы в окопе.
Ответить он ничего не успел – как и вскочить. Недалеко разорвался снаряд, фельдфебеля подбросило взрывной волной, как куклу, он упал и больше не шевелился. Ивану повезло. Поднимись он во весь рост – осколки достались бы и ему.
Он раздвинул сошки у пулемета и установил его на край воронки. Если прибежит еще какой-нибудь командир, то хотя бы видимость будет, что Иван воюет.
Наши пушкари все-таки угодили в танк. Он затянулся дымом, потом разом из всех щелей рванулось и загудело пламя. Через несколько секунд взорвался боекомплект, башню танка сорвало и отшвырнуло в сторону.
Постепенно наступление захлебнулось, много немецких солдат осталось на поле боя. Три немецких танка было подбито, остальные, пятясь задом, чтобы не подставлять корму, уползли за немецкие позиции.
Иван улегся на дно воронки. Сейчас он находился в середине нейтральной полосы, и это его устраивало – все ближе к своим. Он решил ждать ночи и под покровом темноты ползти к своим.
Время тянулось мучительно долго, хотелось есть и пить. Утром он успел только выпить чаю с бутербродом, и голод давал о себе знать.
В небе появилась «рама» – она кружила над русскими позициями. «Как стервятник!» – подумалось Ивану.
Через полчаса появились «лаптежники». Они заходили в пике и сбрасывали бомбы на невидимую Ивану цель. Громыхали взрывы, тянуло дымом и гарью. Но попыток наступать немцы больше не предпринимали.
Солнце тянулось к закату, и Иван поглядывал на часы. Через сорок пять минут сядет солнце, еще немного будут сумерки, а когда ляжет темнота, можно будет ползти.
Он неплохо отдохнул в воронке. Пули, если и пролетали, то над землей, и причинить ему зла не могли, а снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает – это знает каждый.
Когда достаточно стемнело, Иван решил ползти. Пулемет он прихватил с собой – все-таки трофей.
Несколько десятков метров он полз, периодически натыкаясь на трупы. Потом осмелел, встал на четвереньки – так удобнее и быстрее. Направление он знает, мимо наших не промахнется. Чужую форму решил стянуть с себя и бросить, не доходя до наших окопов, и это было его роковой ошибкой.
Впереди почудилось какое-то движение, и Иван замер.
Неожиданно с двух сторон к нему метнулись тени, лихо заломили руки, затолкали в рот тряпку, и он услышал долгожданную русскую речь:
– Гля, сбрендил фриц, не в ту сторону пополз.
– А может, это их разведка? Смотри, при нем ручной пулемет…
– Тащим его быстрее к нашим.
Иван едва не закричал от досады, но кляп во рту мешал. Его приняли за немецкого пехотинца! Если бы не форма, потом можно было бы объясниться.
Наши солдаты тащили его, не церемонясь, и Иван больно бился коленями о комья земли, брошенное оружие. Потом их окликнули:
– Стой! Кто идет?
– Свои! Федор, ты, что ли?
– Фашиста взяли, к нашим позициям полз.
– Может, перебежчик?
– Командир разберется.
Ивана спустили в траншею. Он задергался, попытался вытолкнуть языком кляп изо рта, но один из солдат тут же врезал ему кулаком в солнечное сплетение, и Иван согнулся от боли.
– Сука фашистская, стой и не выкобенивайся, а то еще получишь!
– Не трогай его, а то сдохнет раньше времени… Веди к командиру.
Они вели его по траншее – один солдат шел впереди, другой сзади. Траншея была извилистая и мелкая, даже плечи были выше уровня бруствера. Потом поворот и вход в землянку, отрытую наспех. Вместо накатов из бревен – дощатая стенка разрушенного сарая.
В землянке горел самодельный светильник, сделанный из гильзы сорокапятки.
– Вот, товарищ младший лейтенант, немца взяли на нейтральной полосе. В нашу сторону полз, с пулеметом.
– В нашу? – переспросил командир, подумав, что ослышался.
– Так точно!
– Кляп! – приказал взводный. Он был лет сорока, явно из мобилизованных. Имея самое маленькое офицерское звание, для кадрового офицера он был откровенно стар.
Один из солдат вытащил изо рта Ивана кляп, и тот вздохнул полной грудью.
– Э… ферштейн… – командир подбирал немецкие слова.
– Да русский я! – не выдержав, перебил его Иван.
Солдаты и командир переглянулись.
– Предатель! К немцам переметнулся! Жалко, я тебя на «нейтралке» насмерть не прибил, – вспылил один из солдат.
– Погоди, Фролов! Может, он из полковой разведки, возвращался, а ты его дубасить.
– Летчик я, штурмовик! Самолет утром сбили, к своим пробирался. А форму немецкую надел, чтобы ловчее получилось. Под ней у меня наша форма, и документы имеются.
– Фролов, развяжи ему руки.
Солдат развязал поясной ремень, которым были связаны руки пленного, и Иван стал растирать затекшие запястья. Руки слушались плохо, пальцы занемели.
