японцы веселились, пили, а на других уже ползли вдоль стеночек, блевали, а иногда их прессовали мелкие хулиганы, падкие на лёгкую добычу.
«И куда смотрит полиция… Бесчестье», — подумал Казуки, увидев очередную пьяную драку в подворотне.
Такси остановилось возле нужного бара, японец отсчитал пять тысяч и отдал водителю. Тот поклонился, насколько позволял ремень безопасности.
Казуки зашёл внутрь. Знакомый интерьер, всё тот же бармен за стойкой. Хозяин заведения протирал до блеска бокалы. Завидев посетителя, он поклонился и улыбнулся.
Слабая улыбка сорвалась у Казуки в ответ. Внутри стоял тихий гул и было немного дымно. Бывший контрразведчик ощутил внимание на себе. За одним из столиков сидели двое: лысый японец, который курил трубку, и китаец, жадно поглощавший закуски из рыбы.
Лысый внимательно наблюдал за действиями Казуки.
«Запомню его. Лицо только стандартное, без определённых черт. Типично японское: правильный овал лица, средне посаженные тёмные глаза, небольшой нос, узкий рот», — подметил бывший контрразведчик, присаживаясь за барную стойку.
— Вам коктейль Алекса с хикарумизу? — спросил бармен, на миг прервав протирание стаканов.
— Да, — кивнул Казуки.
— Отлично, — сказал хозяин бара. — Кстати, вам та женщина просила передать записку, если вы ещё раз посетите моё заведение.
Бармен отложил стакан, достал из-под стойки белую картонку и передал Казуки.
На одной стороне был написан номер телефона и стояла подпись — «Джейн». На обороте же находилась иная надпись: «Если не сомневаешься, то позвони».
«Что бы это могло значить?» — задумался Казуки, положив записку в нагрудный внутренний карман пиджака и достав оттуда сигарету с зажигалкой.
Мисаки Юдзу. Империя Восходящего Солнца, юго-восток Африки, префектура Сунаджи, город Кокуё, 26 января 2012 года
Темнота. Словно вокруг ничего нет. Не хватает воздуха. Мисаки попыталась двинуться — не удалось. Казалось, что её сковали, спеленали в смирительную рубашку.
Не видно ни зги. Как в киселе, девушка приподняла руку, насколько смогла. И ударилась с глухим стуком об невидимую стенку. Мисаки ощупала преграду: шершавая, с ребристым рисунком.
На всю площадь, куда доставала рука, везде были стены. По бокам, за головой.
Попробовала стукнуть ногой вперёд. Там тоже деревянная стена.
Гроб.
Тело обмякло.
Мисаки лихорадочно вращала глазами, пытаясь в абсолютной тьме зацепиться хоть за что-то. Не получалось. Мелкая дрожь поселилась в каждом уголке тела. Дрожь готова вот-вот вырваться наружу. Но Мисаки старалась подавить в себе страх.
На секунду она замерла и прислушалась.
Тишина, нарушаемая собственным дыханием и звоном в ушах от давления крови.
«Как я здесь очутилась? Кто меня заказал? Это кара главы?» — подумала Мисаки, замедляя дыхание.
Девушка попыталась согнуть руку и выпрямить, но не получилось до конца.
Глубоко вздохнула, прогоняя из себя страх, и ударила кулаком со всей доступной силой. Из-за невозможности полностью использовать размах руки удар получился слабым. Недостаточным, чтобы деревяшка начала трескаться.
Мисаки продолжила использовать тело, чтобы выбраться из ловушки.
Удар коленом вверх. Ступнёй вниз. Локтями в сторону. Деревянный гроб не поддавался.
Она заметалась внутри, словно накатила острая фаза приступа эпилепсии: руки, ноги, голова беспорядочно ударялись о любую поверхность.
Мисаки обмякла.
«Похоже, конец близок, — подумала она. — Но я лучше сдохну, расшибив лоб, чем умру от бессилия!»
Упёршись руками в близкий потолок, девушка ударила головой деревянную доску. Раз, два, три… Каждый удар девушка считала. В каждый она вкладывала всю силу. На тридцатом ударе потекла струйка крови из рассечённой кожи. На пятидесятом кровь заволокла глазницы.
На сотом ударе прозвучал треск. Дерево оказалось слабее воли девушки.
Внутри у Мисаки словно открылся новый источник силы. Она как обезумевшая продолжала бить лбом гроб, пока не услышала новый треск.
Девушка просто перестала считать после двухсотого удара. Она вошла в чуждый логике самосохранения ритм, в котором бесконечно долбила лбом одну точку.
Треск! С крышки гроба посыпались осколки. Цепной реакцией пошли трещины, сквозь которые проникал зловещий красный свет. Со всей поверхности «потолка», из каждой щели сыпалась рыхлая земля.
— Ах-ха-ха! — во весь голос засмеялась Мисаки.
В открытый рот стекала кровь и падали кусочки земли. Но девушке было всё равно.
С каждой секундой прибывала земля. Почему-то ноги быстрее засыпало, чем туловище и голову.
Не пошевелить ногами. Воздуха становится меньше.
На тело, кажется, давит вся мощь планеты. Постепенно земля сковала ноги, туловище, руки, оставив только голову свободно двигающейся.
«Алекс, это из-за тебя я встряла!» — подумала Мисаки, прежде чем её голову засыпало.
Тело было погребено полностью.
Но девушка продолжала дышать, как будто не существовало никаких преград. Она попыталась закричать, но комья земли тут же перекрыли воздух. У неё не было рта, но она хотела орать.
На выпученные глаза давила смесь из крови и земли. Не пошевелиться. Совсем.
Девушка перестала дрыгаться.
«Вот и всё. Я хотя бы пыталась», — подумала Мисаки.
Вниз потянуло.
Свободное падение продлилось недолго. В спину что-то ударило, а ноги продолжали лететь ниже и с запозданием стукнулись о каменную поверхность. Глаза застилала плотная корка из крови и земли, но тело больше ничего не сковывало.
«Странно. Не очень больно», — подумала Мисаки, приподнимаясь на локте.
Над собой девушка не ощутила потолка. Она взмахнула свободной рукой — ничего. Только под ней что-то каменно-шершавое. Девушка попыталась смахнуть с лица корку, и не получилось. Взявшись двумя руками, она оторвала от себя монолитный кусок земли.
В глаза ударил пляшущий свет. Девушка взглянула на оторванный кусок земли. Зрение адаптировалось к сумраку, и она сфокусировалась на впадинах в застывшей земляной маске. Каждый изгиб внутри повторял контуры её лица. Там осталась полностью кожа, с веками. Кровь капала внутрь земляной маски, понемногу заполняя те места, где были нос и глаза.
Мисаки закричала. Отбросила маску, полную крови, и прикоснулась к мясу вместо лица. Она отдёрнула руки и уставилась на полутёмное пространство вокруг. Пульсирующие куски мяса, дёргающиеся во мраке оторванные конечности, изогнутые в неестественных позах, бессистемно развешанные на колоннах, шевелились, словно живые. И лица.
Много лиц. Очень много лиц, которые внимательно смотрели на девушку пустыми глазницами. Азиаты, чернокожие, белые. Особенно много чисто австралийских немцев из Ноес Берлина. Чуть меньше было только азиатов. Взрослые, дети, старики.
«Киото», — подумала девушка.
Круглое помещение по окружности обрамляли чёрные гранитные колонны. На каждой колонне висел факел, сделанный из руки, на ладони которой ярко горело пламя.
Мисаки дрожала. Она уцепилась за каменный алтарь под собой, вгрызаясь ногтями.
Тысяча рук продиралась сквозь гранит колон навстречу Мисаки. Прямо перед девушкой ожила груда мяса, вырастая, перемешиваясь, преображаясь во что-то мерзкое, отвратительное.
Плоть то свисала, то падала в общую
