А на следующий день в расположении батальона появился майор, представившийся начальником строевого отделения корпуса. И батальон загудел как улей. Ко мне тут же примчалась делегация во главе с Кабаном.
— Товарищ капитан, как же это? Вы ж обещали!
— Что такое? — поинтересовался я, уже, впрочем, понимая, что происходит.
— Так товарищ майор там говорит, что нас расформируют и отправят на пополнение корпуса.
Я успокаивающе поднял руки:
— Спокойно, товарищи, спокойно. Я немедленно еду в штаб корпуса.
К генералу меня допустили сразу. Не успел ординарец засунуть голову в приоткрытую дверь, как тут же высунулся обратно и распахнул створки.
— Заходите, товарищ капитан.
Генерал обедал.
— Садись, капитан. Обедать будешь?
Я дружелюбно улыбнулся.
— Не откажусь, товарищ генерал.
— Онищенко!
— Я, товарищ генерал, — просунулась в приоткрытую дверь голова ординарца.
— Организуй котелок капитану, — благодушно приказал генерал и, повернувшись ко мне, заявил: — Все подтвердилось, Куницын.
— Что?
— Ну твои сведения. И насчет мостов, и насчет складов. А еще разведчики соседей принесли информацию, что у немцев действительно проблемы с топливом.
Я кивнул, ну еще бы…
— Зачем пришел?
— Зачем вы расформировываете мой батальон, товарищ генерал?
Похоже, этот вопрос его сильно удивил. Он даже перестал есть и воззрился на меня. В этот момент дверь распахнулась, и шустрый Онищенко бухнул передо мной котелок со щами.
— Вот, товарищ капитан, кушайте, а ось и ложечка, — почти проворковал он, вытаскивая из-за голенища алюминиевую ложку, завернутую в чистую тряпицу, и вручая мне. Его круглое лицо сияло от удовольствия.
— Брысь! — сердито рявкнул генерал.
И Онищенко мгновенно исчез, будто его и не было.
— Ну ты и наглец, капитан, — генерал покачал головой. — Я что же, должен перед тобой отчитываться?
— Хотя бы поучите, товарищ генерал, — попросил я. — Должен же я понять, почему такой талантливый и опытный командир, как вы, принимает такое решение. Чего он собирается этим достичь?
Генерал озадаченно хмыкнул. Озадаченно, потому что мой перл оказался для него совершенно неожиданным. Он ожидал надрыва, горячего возмущения, страстного спича, но не этакой спокойной лести…
— Да ты хоть понимаешь, что у меня в ротах по пятнадцать-двадцать человек? Да такую оборону немец пальцем может прорвать! Бумага папиросная, а не оборона!
— И вы собираетесь существенно изменить ситуацию, сделав в ротах по восемнадцать — двадцать пять? — несколько картинно изобразив удивление, поинтересовался я.
Генерал насупился. Я же спокойно продолжил:
— Вы сами только что сообщили, что моя информация, в которую изначально все отказывались верить, оказалась правдой. И вам не нужно подразделение, способное на такое?
Генерал еще сильнее насупился и отодвинул свой котелок.
— А если тебя у меня заберут? Да ты понимаешь, что твое подразделение — это единственный резерв в масштабах, считай, всей армии? Нет в армии больше таких полнокровных батальонов, нет… да полков с такой численностью раз-два и обчелся!
Я несколько мгновений рассматривал генерала, даже не соображая, как на это реагировать. С таким… черт, эгоизмом и то назвать было сложно!.. — я еще не сталкивался. Впрочем, в его позиции был свой смысл. Во всяком случае, в этот момент и в этой армии. Но надо было что-то отвечать на его вопрос. Я задумался, а затем даже усмехнулся мысли, пришедшей в голову.
— По-моему, — вкрадчиво начал я, — капитан государственной безопасности Бушманов развернул большую работу среди моих людей. И… — я сделал паузу и одарил генерала многозначительным взглядом, — я бы создал капитану все условия для работы, но потребовал бы от него максимальной тщательности и дотошности в деталях.
Генерал несколько мгновений смотрел на меня, а затем в его глазах зажегся веселый огонек. Ну да, пока капитан не убедится в полной благонадежности личного состава (а в этом генерал, после того как информация полностью подтвердилась, уже не сомневался), трогать батальон и прекращать расследование вроде как и нельзя.
— А ты шельмец, капитан!.. — генерал рассмеялся. — Ну и шельмец! Нет, ну только гляньте на него!..
* * *
Когда я вылез из кузова попутки, добросившей меня до батальона, вокруг тут же собралась целая толпа. Люди молча стояли и смотрели на меня. Я поправил ремень, окинул их взглядом и… усмехнулся:
— Командиры подразделений ко мне! Хватит, отдохнули. Будем составлять расписание занятий…
И над перелеском вознесся в воздух дружный рев нескольких сотен глоток:
— Ур-рраа!..
А вечером ко мне подошел Кабан. Я сидел на поваленном пне.
— Товарищ капитан, дозвольте обратиться!
— Садись, Шабарин, обращайся.
— Я вот о чем, товарищ капитан… — начал он несколько издалека, — сдается мне, чем-то вы очень насолили товарищу капитану Бушманову. Уж очень он под вас копает. И уже накопал.
— И чего же? — поинтересовался я.
— Да много всего… Например, что товарищ лейтенант Сокольницкая немцев лечила. И что вы с тем немцем, вместо того чтобы расстрелять, очень мило побеседовали, а потом отпустили. И вообще всех пленных фашистов велели лейтенанту Сокольницкой подлечить, да и потом отпустили. Нет, вы не думайте! — вскинулся он. — Я-то — могила. И наши все вам этим в глаза пенять — не дай боже! Да мы и сами, ну когда Головатюк с Иванюшиным в рейды ходили, они же точно так и делали. Только… боюсь я, товарищ капитан государственной безопасности все это против вас повернет.
Я усмехнулся:
— Пусть попробует. Но за информацию — спасибо. Хоть буду знать, в чем он меня обвинить хочет.
— Это мы завсегда, — расплылся в улыбке Шабарин, а затем, быстро оглянувшись, приблизил свою голову к моей и, снизив голос на два тона, зашептал: — А ежели вам еще какие мысли в голову придут, то вы, товарищ капитан, только намекните.
Я неодобрительно покачал головой.
— Эх, Шабарин, Шабарин…
Он слегка смутился.
— Да я че, товарищ капитан, я ж ниче… это я на всякий случай.
— Ну если только на всякий случай, — слегка поддразнил я его, хотя столь ярко продемонстрированная преданность грела.
— Точно так, товарищ капитан, — расплылся в улыбке Кабан. — И, товарищ капитан, мы тут уже почти вычислили, какая сука на вас Бушманову наплела…
— А вот это отставить! — Я тут же посерьезнел. — То есть оперативную, так сказать, работу можете довести до конца. Но больше — ни-ни. И вообще, Шабарин, у меня к тебе просьба.
