– Прах твоего отца нужно захоронить. Где ты планируешь это сделать?
Три штриха. Море?
Одной рукой обняв урну, Юэ сделала характерный жест, словно солила нарисованные волны.
– Ты хочешь развеять прах отца над морем?
Кивок. И еще одна слезинка на бледной щеке.
Паромобиль довез их почти до самой Толковой бухты. От залива Бай ее отделял небольшой, вытертый ветром горный хребет, по которому шла тропа рыбаков и контрабандистов. Укутанный в шинель, обутый в офицерские сапоги Элиас засомневался – пройдет ли там хрупкая девушка, не лучше ли совершить обряд на спокойном берегу. Но Юэ храбро полезла вверх, не оскальзываясь на оледенелых камнях. Стало видно, что ее одеяние, столь громоздкое в помещении, просто создано для свободы. Своей жизнью зажили ленты длинного пояса, крыльями закачались просторные рукава розового ципао, взметались и опадали юбки. В знак траура девушка распустила волосы, резкий ветер играл черными прядями, снежинки оседали на них, как звезды. Китаянка спешила вперед, Элиас торопился за нею слегка запыхавшись. Он осторожничал, зная о коварстве обрывов и глинистых склонов. А Юэ ничего не боялась. На самой вершине, там, где безвестный народ когда-то поставил каменную арку, украшенную звериной резьбой, девушка вскрыла урну. Она бросала на ветер щепотки пепла, звонила в крохотный колокольчик, протягивала к небу ладони, моля о чем-то. Потом взмахнула руками-крыльями и побежала вниз по склону, перескакивая через овражки и комья снега с грацией горной козы.
Изумленный Элиас следил за ней с замиранием сердца – достаточно было неверного шага, чтобы легкий шелк покатился по склону грязным, сминающимся лоскутом. Но счастье было на стороне девушки. Она спустилась на каменистый пляж, моментально разулась (безумная!) и вошла в воду, придерживая полы пышной одежды. Последние крохи праха впитались в волны, в урну Юэ положила какое-то украшение и толкнула прочь – плыви! На берегу китаянка даже не стала вытирать ног – села прямо на камни, воздела руки над головой, как цветы, и застыла, только волосы колыхались воздушными змеями. Стая розовых чаек спустилась со скал и закружилась над девушкой, звонко крича, словно скорбя о мастере птиц, мудром Сяо-Луне, который умер так далеко от Поднебесной. Они танцевали и танцевали, ткали сложный узор, полный ритма – тук-туук-ту, тук-туук-ту…
Потом ударил выстрел. Птицы с криком отхлынули в стороны. Юэ упала ничком и больше не двигалась.
Сказалось военное прошлое – Элиас моментально пригнулся, скрывшись за гребнем холма. И увидел, как по пляжу осторожно идет человек в черном пальто и модном котелке денди. Скорее всего преступник пробрался нижней тропой – летом там глубоко, а зимой можно пройти едва замочив ноги. Он выследил их из города и намерен убить. Обоих? Элиас не стал задаваться этим вопросом. Расстояние было большим, но он все-таки попытался – и промахнулся, пуля бессильно взбила песок под башмаками преступника. Вторая цвиркнула по камням и ушла в молоко. Третья подбила чайку.
Противник выстрелил дважды. Осколок камня повредил Элиасу бровь, кровь закапала, заливая глаза. Еще немного – и он тоже останется здесь, на пляже, мертвее мертвого. Ни за что! Одним движением лейтенант перескочил через гребень и, оскользаясь, побежал вниз. Он рисковал, страшно рисковал, но блеф спас ему жизнь. Раз! Два! Три! Четыре! У противника не осталось патронов, и он тоже это понял. Незнакомец развернулся, думая спастись бегством, – и Элиас с двадцати шагов положил рядом две пули. Метнувшись вперед, он схватил раненого за грудки, приподнял, пачкая руки в крови:
– За что ты убил девушку, сволочь?
– За птиц, – хрипя и отплевываясь, ответил будущий покойник. – Старый китаец продал мне птицу, обещая, что дело верное. И разорил, сделал нищим! Мой слабоумный племянничек из буйного стал тихим, таким тихим, что тошно глядеть. Он не расставался с проклятой птицей ни днем ни ночью, кусаясь, если кто-то подходил к клетке. Он молчал и учился читать. Молчал и подкупал слуг. Молчал и запоминал все. А потом оспорил и разорвал опекунство, выкинул меня из поместья как ненужную вещь, ни дал ни гроша от наследства. А сам купается в золоте, никчемный кретин!
– Так ты Роджер, бывший опекун лорда Гавестона?
– Роджер Альсервей, последний отпрыск древнего рода. Я мог бы стать капитаном, политиком, путешественником, я рожден для великих дел, но судьба наплевала мне в физиономию.
– Ты родился для виселицы.
Раненый хрипло засмеялся.
– Пусть костлявая Бет поищет себе другого дружка.
Пузырящаяся алая кровь выступила на породистых, сильно вылепленных губах. Пышные кудри обвисли, тонкий нос побледнел, заострились скулы. Серые пронзительные глаза потомка норманнов в последний раз отразили серое небо над побережьем, и Роджера Альсервея больше не стало.
Элиас кинулся к девушке. Осторожным движением он перевернул обмякшее тело, ища следы от пули. Лейтенант готовился попрощаться, жизнь слишком часто била его под дых, оставляла одного, наедине с морем и верными, безразличными ко всему птицами. Но на белом, открытом горле пульсировала синеватая жилка и любимые губы вздрагивали. Кровь впитывалась в темные волосы, длинная царапина тянулась по голове. «Останется рубец», – некстати подумал Элиас и провел рукой по макушке, там, где ныл к непогоде дурно зашитый след от сипайской сабли. Снег и перья сыпались с неба, легкий снег и белый летучий пух.
…В марте она будет рисовать чаек.
Олег Кудрин
«Союз справедливых» и дело Дейла Рухтры
Дьявольски банальны все слова об упрямстве ирландцев, а тем более ирландок, но ведь это же правда. Истина! И вовсе не диалектическая, а самая что ни на есть абсолютная, вроде дважды два четыре. Мисс Лиззи Бёрнс так не терпится стать миссис Энгельс, что это то ли смешно, то ли глупо, а скорее всего – и то, и другое вместе.
Фридрих нервно дернул за рычаг кэб-сигнального кронштейна. Металлическая рейка, подгоняемая мощной пружиной, взметнулась вверх – на многометровую высоту. Аккуратные заклепки блеснули на солнце, не столь частом в Лондоне. Что ж, тем приятней. Рейку венчал красный флажок. А это Энгельсу было приятно еще больше. (Он стеснялся признаться себе в том, что на самом деле вызывал самодвижущийся кеб, чтобы лишний раз увидеть, как поднимается вверх красный флаг, пусть и маленький.)
Теперь кебмен-кочегарам издалека было видно, что есть клиент, ждущий их услуг. Почти сразу раздался мелодичный сигнал механического звукового рожка (кажется, «Аллилуйя» Гайдна). Это отозвался первый кебмен, заметивший флаг. Остальные после того знали, что клиент уже не их.
Пружинная лестница кеба мягко опустилась к ногам Фридриха. Легко взбежав по ней (будто назло Лиззи, вечно напоминавшей о его возрасте), он кинул кебмен-кочегару:
