скромную трапезу. Повинуясь резкому жесту, она выбралась наружу, проводив сожалеющим взглядом полупустой кувшин. Надо было хоть напиться перед смертью… интересно, какую именно казнь придумает Двуликая для демона, изуродовавшего их мир?
Какую бы ни выбрала, лучше бы ей поторопиться. В отличие от оружия Мишруми, здешняя система не выжгла потоки, не вырвала их с корнем, а всего лишь позаимствовала то, что реальность сумела накопить. Они восстановятся, пусть небыстро, но первые обрывки уже мельтешат на границе чувствительности.
Ее вели в круге из нацеленных внутрь коротких копий, и Аори криво усмехалась, когда острия царапали плечи на поворотах. Сталь не ранила так, как взгляды, которыми ее когда-то встретили во дворце Астрали.
Мудрая, всепонимающая сторона жрицы осталась в прошлом, забылась, как отражение на разорванной рябью водной глади. Глаз юной девушки светился гневом, но каким-то глухим, перегоревшим. Она устроилась на высоком троне у дальней стены пустынной каменной залы, и Аори стало неожиданно интересно, упрется ли Двуликая в потолок своей вычурной тиарой, если резко поднимется.
Верховные жрицы застыли, как статуи, у подножия трона. В их поясах тускло сверкали рукояти метательных ножей, а рукава белоснежных рубашек поддерживали у плеч тонкие ремешки ящеровой кожи. Темные раскосые глаза неотрывно следили за демоном, пальцы лежали на бедрах, внешне расслабленные, но способные быстрее взгляда отправить звенящую сталь прямо в горло.
Храмовники остановились на расстоянии десятка шагов от своей повелительницы. Замерла и Аори, едва не налетев на стальной лист наконечника.
– Все – вон! – Двуликая обвела стражу горящим взглядом. – Она бессильна причинить мне вред.
Они исчезли за доли секунды, и изменяющая едва удержалась, чтобы не поаплодировать. Бессильна, да. Как и кому-либо еще. Но не так важно, что именно сказано; важно, как.
– Твои раны тоже заживали быстро? – Аори задумчиво посмотрела на ладони.
Едва заметные красные пятна остались от ожогов, оставленных пробившими руки стержнями из чистых сил.
– Две луны, – ответила Двуликая после небольшой паузы. – Ты уже забыла, насколько слабо непривычное к изменению тело?
Они встретились взглядами. И, если на лице Аори застыло изумление, то в ехидной усмешке жрицы жило откровенное торжество.
– Я знаю, что ты сделала. Мы утратили знание, но сохранили память о нем.
Двуликая подняла сжатую в кулак руку. Палец за пальцем, так, как отделяются лепестки бутона, она раскрыла ладонь. Стальные амулеты казались белыми на смуглой коже арашни.
– Теперь у нас осталось два ключа, если Сердце не вернет третий. Если оно снова уснет, сохранив жизнь наших пустынь.
– Должно же быть четыре…
– Последний исчез в дни Гнева. Ты считаешь нас детьми? Убогими дикарями, позабывшими собственное прошлое?!
– Дикари не создали бы богиню, которая питается силой окружающих.
– Наша магия рождается там, где твоей руки касается другая.
– Это – шаманство.
– Арканиум проклинает вас на вечное одиночество.
– Это – свобода.
Двуликая вскочила порывисто, и сжала амулеты в кулаке так, что соломинки высекли искры друг о друга.
– Довольно слов! Кто ты такая, чтобы решать судьбу моего мира?
В изменчивом свете факелов ее лицо стало похожим на уродливую маску, заготовку, испорченную бесталанным подмастерьем.
– Человек, как и все, – ответила Аори, глядя ей в глаза. – Ты уже забыла, как им быть?
– Двуликая сама выбирает путь наместницы Харру, соединяя свое сердце с его. Был ли у тебя выбор, изменяющая?
Жрица наклонила голову, рассматривая Аори исподлобья. Верховные все так же изображали статуи, строгие и прекрасные, средоточия всей силы Таэлита и всех его тайн.
– У меня был долг, и я его отдала, – Аори тяжело выдохнула и опустила плечи. – Что дальше? Я действительно не могу ничего сделать, мир твой и только твой.
– Мир, который ты спасла, – Двуликая опустилась обратно на трон, изящно оперлась на один из подлокотников. – Такой маленький подвиг в масштабах вселенной, и с такими большими последствиями.
– Я не претендую на всемирную славу.
– Никто ее и не предлагает. Жрицы должны спасти мир, чтобы у них был хоть какой-то шанс справиться со всем этим бардаком, когда ты уйдешь.
К концу фразы Двуликая сбилась на откровенное ворчание, и такая перемена в тоне поразила Аори настолько, что она не сразу уловила смысл сказанного.
– Что?
– У тебя проблемы со слухом?
– Я думала, меня казнят! – растерянно воскликнула изменяющая.
– Ты коснулась Сердца Харру лишь потому, что он привел тебя. Я не вправе прерывать этот путь. Но никто не откроет тебе дверей в Ше-Бара, и никто не подаст воды. Ты проклята меж нас, отныне и навеки.
– Но я могу идти?
– Иди.
Недобрая улыбка Двуликой не предвещала ничего хорошего. Аори ничуть не удивилась, когда, не успев сделать и двух шагов, услышала за спиной ее шипящий голос.
– Ты осквернила Сердце, пусть. Я не посмею перечить Харру. Но ты оскорбила меня, проникла в мой город подлостью и обманом. Тоо!
Вздрогнув, Аори обернулась.
Шуким выступил из тени, черный, изможденный, больше похожий на призрака, чем прежнего тоо. Он молча опустился на колено и склонил непокрытую голову, предоставляя Верховным нанести последний удар.
– Готов ли ты ответить, как обещал?
– Моя жизнь – твоя.
– Он не знал! – Аори шагнула к тоо и остановилась, словно налетев на каменную стену. – Если я и обманула кого-то, то его.
– Мне не нужна его жизнь, как не нужна и твоя, – улыбка змеилась на губах Двуликой. – Выбирай, о спасительница Таэлита. Он будет навсегда изгнан из Ше-Бара, лишен всего, что создал, проклят и забыт. Или же ты отправишься на суд Харру за обман, здесь и сейчас. И, если проиграешь, вы оба расстанетесь с жизнями.
– Я покину город до заката, – глухо ответил Шуким.
– Нет! – Аори схватила его за плечо, пытаясь заглянуть в лицо, но тело араха будто превратилось в слиток неподвижного металла.
– Я не позволяла выбирать тебе, тоо. Изменяющая, его изгнание или ваша смерть? Я не буду спрашивать в третий раз.
Изгнание не так уж страшно. Оно всего лишь стирает прошлое, вычеркивает тебя из памяти всех, ради кого ты жил. И неважно, забыли они тебя потому, что захотели забыть, или потому, что больше некому помнить. Боль не становится меньше, когда уходит день, и множится, когда наступает ночь.
Сколько он продержится в пустыне один? А сколько продержится она сама, каждый день, каждую секунду представляя, как стервятник кружит на бредущим без цели и смысла странником?
– Пусть будет суд. В конце концов, разве я не для этого сюда пришла?
Аори криво усмехнулась и отступила вбок, так, чтобы больше не видеть коленопреклоненного араха.
– О, Харру, – Двуликая закрыла глаза и коснулась век кончиками пальцев. – Я клянусь
