— Совершенно верно. Куда это вы моих людей отправили?
— Не отправил, а попросил подождать завершения разговора с вами. У меня есть несколько вопросов, которые лучше задать в более спокойной обстановке. Если вы согласны, присоединяйтесь к своим товарищам и ждите моего возращения. Если нет — не смею задерживать.
— Меня или всех?
— Конечно, всех. Вы — свободные люди, сами за себя отвечаете…
Буданцев, сообразив, что операция продолжается, мельком взглянул на Готлиба. Тот изображал полное безразличие.
— Пожалуй, можно и поговорить. Но оружие сдавать не будем, и разговаривать не в вашей миссии, в другом месте…
— Дело хозяйское, однако ваши предосторожности напрасны. Я — человек слова, а имел бы враждебные намерения… После всего случившегося вашей судьбой не станет интересоваться никто, стоит мне сейчас товарищу полковнику кивнуть…
— Что да, то да… Да ладно, где наша не пропадала. — Буданцев улыбнулся залихватски, небрежным движением отдал честь всем сразу, пошел к выступу цоколя первого этажа, где сгруппировались десантники.
— Ну а вы, господин, каким образом оказались на этом поле скорби и славы? — спросил Шестаков у Готлиба. — Только не говорите, как персонаж Джерома, что случайно вышли на улицу слишком рано… Представьтесь, чего уж теперь… В любом случае, вы сражались на нашей стороне, и это зачтется… Паспорт у вас, скорее всего, дипломатический? Или работаете под вольного стрелка?
— Под вольного стрелка с дипломатическим паспортом. — Немец и от Шестакова не стал скрывать знания языка, хотя протокол, раз уж назвался дипломатом, требовал иного. — Мне кажется, вместе с нашим бывшим соотечественником повоевали мы неплохо. Только вот ума не приложу, что вы с пленными делать будете? Передовая марксистская биология не призна́ет их существования. Академик Павлов умер, достойных учеников у него не осталось, в НКВД подходящих специалистов наверняка нет…
— Передовая арийская ушла дальше? — доставая папиросу, спросил Шульгин. — Я не знаю, господин Готлиб, просто ли вы разведчик, или по совместительству «подходящий специалист», но что умный человек — несомненно. Готов выслушать ваши предположения. Понятно ведь, что столкнулись мы с явлением, кардинально меняющим наши представления о мироустройстве. Полковник нам не помеха, — указал он на цепко скользящего глазами по близким и дальним окнам окрестных зданий Антона. Насторожен и напряжен, восходящие и нисходящие миры, небось, мыслью ощупывает или с Замком на связи… — Товарищ Шульгин тоже разбирается в некоторых теоретических вопросах.
— Господи, куда я попал! — картинно всплеснул руками немец. — Вокруг совершенно босховский пейзаж, а немецкий дипломат, Высокопревосходительный советский Представитель и специалист известного ведомства свободно рассуждают о…
— Ну-ну, — поощрил его Антон. — Назовите нужный термин, и сразу все станет, как у Конфуция. Правильное имя — основа всего…
Готлиб неожиданно собрал лицо в жесткую маску кадрового прусского офицера.
— О чем это мы? Предрассветный час после трудной ночи нередко может вызвать странные мысли. Вы меня простите, господин Шестаков, я лучше удалюсь. Вы сможете принять меня сегодня во второй половине дня? У нас есть, о чем поговорить, ручаюсь…
— Лучше — завтра с утра. Ночь была и в самом деле трудная, день вряд ли окажется легче, а нужно сколько-нибудь и поспать?
— Хорошо, утром я позвоню…
— Буду ждать с нетерпением. Чтобы я успел подготовиться, признайтесь — вы кого представляете, РСХА, ведомство Риббентропа[56] или же?..
— Людей, которые считают, что с Россией выгоднее дружить, чем воевать…
— Понятно. Невзирая на то, что в «Майн кампф» написаны прямо противоположные вещи?
— Бисмарк жил и работал гораздо раньше…
— Ну, хорошо. До встречи.
Что ночь была трудная — это очень мягко сказано. Она была страшной для всех выживших. Для убитых с обеих сторон — наверное, тоже, но им сейчас уже все равно. «Кому память, кому слава, кому мертвая вода…» Как дальше, Шульгин не помнил.
Но вот они остались вдвоем рядом с автобусом. Антон в облике Шульгина и Шульгин в облике Шестакова. Смотреть в кривое зеркало Сашке становилось утомительно.
— Как размен проводить будем? — спросил он форзейля.
— В Замок перескочим, он сделает. Садись…
Облегчение и радость, которые Шульгин испытал, захлопывая за собой отделанную лакированной рейкой дверцу автобуса, трудно передать. Все вокруг больше его не касается. Судьба испанской революции, военные, хозяйственные и психологические проблемы, которые непременно возникнут перед Шестаковым в ближайшие часы и минуты… Он здесь больше ни при чем! Поучаствовать в острой ситуации, пусть даже Каховское сражение выиграть, изображая некую загадочную личность, но оставаясь самим собой, — это совсем не то, что в чужой шкуре тащить на себе сверх всякой меры нагруженный воз, без близкой перспективы куда-нибудь доехать. Близкая перспектива — встреча с товарищем Сталиным…
…Через секунду санитарная машина материализовалась во дворе Замка. Шульгин увидел за мутноватым стеклом знакомые крепостные стены, знакомое сентябрьское небо, синее до невероятности. Лучшее место в мире и лучшее время года. «Индейское лето», называемое в России «бабьим».
Выпрыгнул на шуршащий опавшими листьями гранитный настил. Он отразил удар подошв, как настоящий. Вдруг и вправду — все?
— Не все, — гулко отдался в голове приятный баритон, знакомый по предыдущим посещениям. — Надо возвратить тебя — себе, твоего «носителя» настроить для самостоятельной жизни, Антону дать собственное тело и превратить его в личность, с которой тебе снова будет интересно…
— Ты — кто? — спросил Шульгин. — Тот Замок, что вначале, или другой?
— Я немножко другой, и ты тоже, но работать вместе мы сможем. Если не возражаешь, конечно…
— Где уж мне, — от всей души ответил Сашка. — Набегался…
— Тогда я начинаю трансформацию.
…Шульгин понял, что вот только что стал, наконец, самим собой. То, что называлось духовной составляющей, обрело и плотно заполнило предназначенное именно ей тело. Как пилот истребителя — подогнанное по фигуре кресло. Нигде не жало. Посмотрелся в автомобильное зеркало. Точно, он самый, как новенький.
Антон, стоявший по другую сторону автобуса, так же мгновенно приобрел свой давний облик: красивого мужика тридцати восьми примерно лет, спортивного и уверенного в себе. Гораздо более уверенного, чем в предыдущем воплощении. Там ему чего-то не хватало.
