— Я не отправлял Матаки в отставку. Я перевел ее в тыл до тех пор, пока она не поправится. — Хоффман до сих пор еще не придумал, как бы уладить это дело так, чтобы избавить Берни от боевых заданий, для которых она была уже недостаточно вынослива. И чувствовал, что нужно думать о ней больше. Этой проблеме он уделял какие-то несколько минут в день, поглощенный другими заботами, и время от времени ему казалось, что он слышит голос Маргарет, спрашивающей его, когда он собирается развестись с ней и жениться на армии? — Когда нас атакуют — если атакуют, — я отправлю ее в Пелруан на помощь лейтенанту Штрауд.
Хоффман приготовился выслушать лекцию насчет равенства мужчин и женщин в армии, но Майклсон не сказал ничего. Капитан уже был знаком с историями Ани и Берни. Хоффман воспользовался возможностью сменить тему:
— Бэрд считает, что полипы плоховато ползают по вертикальным поверхностям. Поэтому мы загоним их в яму и взорвем, к чертям собачьим. Или сожжем. Но в любом случае живыми они из этой ямы не выберутся.
— Но мы не знаем, где именно появятся стебли.
— Нет, но мы знаем, куда движутся полипы — к людям. — Хоффман указательным пальцем постучал Майклсона по груди. Капитан носил морскую броню, более легкую, чем у пехоты, но вид у него все равно был угрожающий. Когда-то этот человек командовал спецназом на амфибиях, и теперь это было видно с первого взгляда. — Твоя задача — для начала не допустить их высадки на берег.
— Ладно-ладно, ты меня убедил.
— А чем мне еще заниматься? Сидеть на пятой точке и ничего не делать только потому, что я не умею предсказывать будущее?
— Успокойся, я серьезно говорю. — Майклсон взял его за плечо и повел обратно, к воротам базы. — Я не могу придумать ничего лучшего. И поэтому вынужден прибегнуть к тому, что умею, так же как и ты. Береговые батареи. Большие бомбы. Торпеды. Глубинные бомбы. Никому из нас еще не приходилось воевать с существами, которые могут внезапно возникнуть где угодно и осыпать тебя солдатами. Это все равно что драться с призраками.
Майклсон был абсолютно прав, но Хоффман все равно ссутулился, как будто эти слова причинили ему физическую боль.
Иногда Хоффман смотрел на батарею военной базы просто как на набор устаревших, но все еще эффективных орудий, но иногда она служила ему напоминанием о Кузнецких Вратах. Этому воспоминанию уже пора было взглянуть в лицо и покончить с ним навсегда. Человек не может всю жизнь копаться в своем прошлом. Каждого солдата армии Хоффмана, каждого горожанина преследовали воспоминания, не дававшие покоя по ночам, и, возможно, в сравнении с чужими кошмарами то, о чем думал он, было совершенной чепухой.
«Я просто обыкновенный человек. Я не святой, но и не чудовище. Хватит уже казнить себя».
Если ему суждено вновь пережить осаду Кузнецких Врат, то он заставит ее работать на себя, а не против. Он решил рассматривать предстоящий бой как репетицию более серьезной борьбы. Он заставит себя относиться ко всему иначе.
«А может быть, это насмешка над погибшими? Заслуживает ли хоть кто-то, чтобы его сожгли заживо? Заслуживает ли хоть кто-то пули за попытку спасти своих ближних?»
Хоффман решил, что цель оправдывает средства и что такой взгляд на вещи он принял автоматически, когда более сорока лет назад решил стать солдатом. Задача солдата состоит в том, чтобы делать нехорошие вещи, но тем самым предотвращать нечто еще более худшее. На этот раз целью являлось спасение жалких остатков человечества, и Кузнецкие Врата должны были помочь ему достичь этой цели.
— Ага, призраки, Квентин. Проклятые призраки.
Прескотт проводил митинг в главном жилом квартале. Он ожидал от своих подчиненных, включая Треску, демонстрации солидарности. Хоффман был готов пойти на уступки, если его после этого оставят в покое. Согласно Акту об обороне, который никто не отменял, Прескотт оставался законным руководителем государства. И он продолжал свято верить в свое право и способность управлять. Хоффман видел это по решительно выставленному подбородку и расправленным плечам. Этот человек не поддавался растерянности, и у него были кое-какие идеи. Он не был беспомощным, никчемным бюрократом. Просто казалось, что сейчас он думает о другой проблеме, более серьезной и неотложной, чем нападение стеблей. Иногда Прескотт напоминал Хоффману босса, который собирается уволить всех сотрудников, но старается вести себя с ними безупречно вплоть до того момента, когда укажет им на дверь.
А еще он был проклятым лжецом. Он лгал каждый день, лгал и утаивал правду. Хоффман до сих пор подозревал, что Прескотт скрывает от него немало секретной информации. Он по крохам выдавал Хоффману сведения, в которых тот отчаянно нуждался во время последней атаки на Хасинто, и даже после того, как проклятый город был затоплен.
«Он же политик. Он политик, который еще недостаточно напуган, чтобы рассказать мне всю правду и попросить о помощи».
На перекрестке, где должны были собираться гражданские в случае эвакуации, скопилась довольно большая толпа. Прескотт с небрежным видом расхаживал среди людей, его солдаты-телохранители следовали позади; по его виду сразу было понятно, кто здесь главный. Толпа состояла в основном из жителей Старого Хасинто, но виднелось несколько бывших бродяг — какая ирония! — и гораснийцев. Треску опоздал к началу митинга.
— Я часто размышляю о том, от кого именно Председатель прячется за спинами своих охранников? — Майклсон стоял, глядя на Треску, но обращался к Хоффману. — От толпы из Хасинто, от всякого сброда или от нас?
«Хотелось бы мне найти какой-нибудь примитивный мотив в его действиях. Деньги. Власть. Известность. Что угодно. Но он обладает абсолютной властью, деньги сейчас не значат ничего, и нет других правителей, перед которыми можно демонстрировать свое величие. Но он на самом деле верит во все это. Он на самом деле считает, что избран судьбой для того, чтобы спасти человечество».
Подобное убеждение делает политика опасным. А такие люди, как Хоффман, не могут понять и разделить чужую уверенность в собственной исключительности.
— Нам уже приходилось сталкиваться с неизвестным, — обратился Прескотт к толпе. — Множество раз. С существами, которых мы даже представить себе не могли. Но мы выжили. Мы видели кошмарные вещи, мы прошли через страшную войну…
— Может, Эфира через нее и прошла, — раздался голос с гораснийским акцентом. — Но остальная планета просто сгорела благодаря вам, господин Председатель. Даже ваши союзники.
— Ага! — прошипел Майклсон. — Я все ждал, когда кто-нибудь начнет про это. Как долго народу удавалось молчать о самом главном!
