Железные двери, ведущие на трап машинного отделения, даже не были задраены. Сергеев не стал бросаться вниз сломя голову, а выглянул на металлическую площадку, опоясывающую весь машинный зал по периметру, со всей возможной осторожностью.
Здесь корабельные двигатели гудели уже на полную мощь, и полагаться на слух не было никакой возможности – низкочастотная вибрация заставляла дрожать даже пломбу в коренном зубе. У Михаила была полная иллюзия, что у него во рту бормашина. Освещение верхнего яруса было совсем никаким. Заключенные в железную оплетку лампы чуть покачивались, и от этого по стенам и потолку бродили тени – густые и мрачные. Внизу же, у самих машин, света было побольше, но этот свет царапал глаза каким-то неприятным желтоватым оттенком, и от дрожания спиралей в лампах, казался таким, какой в романах называют «неверным». Если дать волю фантазии, машинное отделение в таком антураже и грохоте напоминало один из кругов ада, во всяком случае, по мнению Сергеева, ад мог бы выглядеть похоже.
При желании в хитросплетении механизмов можно было бы спрятать взвод, так что сидеть наверху и пытаться разглядеть что-либо внизу показалось Умке делом неблагодарным. Смотри не смотри – никого не высмотришь! Но спускаться к двигателям в открытую тоже казалось неразумным – трап просматривался просто превосходно, так что схлопотать пулю в организм от внимательного стрелка было делом нескольких секунд. Прыгать вниз, как проделал Михаил при спуске на палубу, означало сломать ногу или даже две. Отсюда до пола было далеко не три метра. Можно, конечно, попробовать съехать по перилам, как пожарные или матросы во время аврала… И налететь на очередь в точке приземления – времени на прицеливание будет вдосталь.
Сергеев выскользнул на площадку и, отслеживая малейшие шевеления внизу, тронулся влево, начиная обход по часовой стрелке. Пол под ним был решетчатым, но со сравнительно мелкой ячеёй – картечь проскочит, а вот автоматная пуля – вряд ли, так что ранения в зад можно не опасаться. Пока что он двигался поперек корпуса судна, от двери по правому борту к двери по левому, не на секунду не ослабляя внимания. Потом предстояло движение вдоль – от кормы к носу. Трапов в машинном отделении насчитывалось шесть: четыре по углам и еще два вели вниз с боковых площадок. Дверей же было восемь, не считая тех, что вели из машинного зала в глухие подсобные помещения.
«Что я делаю? – спросил себя Умка, заранее зная ответ на вопрос. – Здесь же нельзя в одиночку! Здесь и вдвоем нельзя. Уходить надо. Бросать все к ядреной фене и уходить, пока не поздно. Зачем? Ну, продадут одни упыри другим упырям оружие! Ну, сделают другие упыри из нее ядерную бомбу! Еще не факт, что получится, нужно время и мозги! В конце концов, есть мировое сообщество, ООН, МАГАТЭ и прочие взрослые дядьки. Это их проблемы, а не мои!»
Он дошел до дверей по левому борту, и, на секунду приостановившись, начал движение вдоль, все так же, полубоком, направив ствол вниз, между прутьями леера, переступая словно танцор – приставным шагом с заступом, скользя над полом на полусогнутых ногах.
«И думать забудь, – сказало второе „Я“ резко. – Ты же знаешь себя, Сергеев. Никуда тебе не уйти. Никуда не деться. Ты вечно считал, что твой долг – спасать мир, даже тогда, когда тебе поручали его губить. Ты устроен так. Ты просто не можешь иначе и вечно лезешь что-нибудь исправить своими заскорузлыми руками. Но других рук у тебя нет. И никого другого поблизости тоже нет. А твои взрослые дядьки изведут тонны бумаги на ноты, меморандумы, официальные заявления, доклады комиссий и прочую херню, которой проблему не решить. И будь уверен, что кончится все тем, что решать ее будут такие же как ты парни, разве что помоложе, с такими же заскорузлыми от крови руками, такими же методами, заметь… Только есть небольшая разница: они могут опоздать. Будет поздно, ведь ты понимаешь это? Да, ты можешь погибнуть. Но ты мог умереть десятки раз – и до сих пор жив! Ты же специалист по выживанию! Рискни еще раз! В общем раскладе это ничего не поменяет – если пять раз подряд выпало зеро, то вполне возможно, что оно выпадет и в шестой. Это твое дело, Сергеев. Раш, Конго, Блинов, Хасан, Кубинец, Марсия, Базилевич, Касперский, Контора – все это связано с тобой – так или иначе. Один клубок, завязанный вокруг твоей шеи. Ты можешь выскользнуть, но тебе никуда не уйти. Ты в том же списке. Ты часть этого. Не ты устанавливал правила игры, не ты ее начинал, но ты ее часть, хочешь ты того или не хочешь…»
«Да пошел ты! – огрызнулся Умка, начиная спускаться по боковому трапу. – Молчи! Я и сам все знаю! Но я человек и не хочу умирать!»
Возле машин было еще жарче.
Шагнув в поперечный проход, Сергеев на несколько секунд присел, будто бы завязывая шнурок, и тот, кто наблюдал за ним со стороны, ничего больше и не увидел. И не должен был увидеть.
Дизеля работали на полную силу, и возле них запах разогретого металла и солярки стал уже не плотным, а твердым, и резал ноздри и носоглотку. Пломба начала болеть больше и, к тому же добавился зуд в стопах. Мягко говоря, ощущение можно было назвать неприятным, а, если честно – было трудно выдержать. И еще – надо было догадаться, что искать. Сергеев мало что понимал в конструкции судовых двигателей, но полагал, что где-то здесь должно находиться и управление – по логике вещей, какой-то пульт или панель.
Он сделал еще шаг в сторону и, наконец, увидел живого человека. Даже двоих. Один был белый, явный европеоид, второй – светлый мулат с негроидными губами и носом, но оба оказались настолько грязны, что если не присматриваться, то вполне можно было бы принять за братьев. И смотрели они на Умку совершенно одинаково – со страхом.
Автомат иногда очень помогает найти общий язык, но в этом случае оружие надо было убрать: при виде ствола эти двое буквально забились в угол. Сергеев опустил М16 и наклонился к «братьям» поближе, чтобы его можно было слышать:
– Кто-нибудь говорит по-английски?
Оба «братца» закивали головами. Уже легче.
– Мне нужно остановить двигатели.
Теперь оба замотали головой.
– Почему?
– Нельзя, – сказал белый на неплохом английском с удивительно знакомым акцентом. – Нам приказали не трогать. Запрещено, понимаешь? Нас убьют.
– Ты кто? – спросил Сергеев.
– Я главный механик.
– Русский?
– Украинец.
– Тогда не напрягайся, – сказал Умка по-русски. – Мы и так друг друга поймем, земляк.
Челюсть механика буквальным образом отвалилась к груди.
– А это что за Пятница?
Челюсть стала на место, и механик робко улыбнулся земляку.
– Это не Пятница. Это Сиад – мой помощник. Его папа был русский моряк с нашей базы в Бербере.
