Николай Полунин - Цербер

К Андрею Львовичу приблизился сопровождающий, неслышно шепнул. «Порш» подъехал совсем близко.

— Минуту, — бросил Андрей Львович, отходя. Михаил заметил короткий жест, который он сделал сопровождающему.

— Я не стану бросаться вплавь. Тут слишком грязно. В реке качались отраженные вечерние огни. Она напомнила ему другую, черную, с двумя лунными дорожками, скалистым и пологим берегами, где он ждал невесомую тень, куда приходил, чтобы только увидеть ее. Опять почудилась песня:

…За снегами, за зимами — луга, луга, луга…

На мгновение встали игольчатые черные сосны и пропали.

Когда Андрей Львович вернулся, у него было изменившееся лицо.

— Неприятности?

— Скорее наоборот. Михаил, случилось так, что я вам обязан жизнью. И он тоже, — показал на охранника.

— Ага, — пробормотал Михаил. — Хоть кто-то.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что повторяю свое требование, — сказал Михаил, — Лену в обмен на всех нас. Кое-кого вы даже не знаете. Выгода ваша.

— Вы отдаете себе отчет, что потом я не смогу вас отпустить? Скорее всего вам придется сменить место жительства. Всем вам, я подразумеваю. Ваши товарищи согласятся?

— Мы их спросим, — пообещал Михаил, чувствуя, как в нем спадает напряжение, которое началось с той оцепляемой площади у вокзала. — Что касается меня, то я не против.

— Хорошо. Едем.

Когда «Порш» тронулся, Михаил сказал:

— Едем — это не годится, Андрей. Нужно — летим. Мне нужен вертолет, способный взять на борт пять человек нас и стольких, скольких вы отрядите за нами присматривать. Можете и сами отправиться, если угодно. Все время молчавший шофер вдруг сильно закряхтел.

— Куда полетит вертолет?

— Туда, куда потребуется.

— Куда полетит вертолет? — повторил Андрей Львович, а водитель опять закряхтел и даже покрутил головой. — Вот молодежь пошла, да, Василич? На ходу подметки режет.

— Тою молодэжь та рокив на дэсять кзаду, — сказал водитель, не оборачиваясь, — о це было б дило…

— На десять мало. Тогда уж на полный четвертак, — сказал Михаил.

— Ничего, ничего, — продолжал водитель по-малороссийски, — дэсять рик тэж не дуже погано. Побачив бы ты, хлопчик, свии вертолеты.

— Я их, дядя, на войне вдоволь навидался, — резко ответил Михаил.

— Поезжай к Новорязанке, Василь Василич. А ты, — сказал Андрей Львович второму, — соединись, пусть готовят машину.

Тот сразу взялся за телефон.

— Я выполняю все ваши просьбы, Михаил. Вы, между прочим, молодец, хорошо держитесь. Ведь это я намеревался предложить вам сделку на моих условиях, а вы заставили меня уступить. Скажите хоть, почему в квартиру не пошли. Может быть, это было что-то такое… сверхчувственное? Еще раз повторяю: не стесняйтесь, с вами я готов поверить самым сумасшедшим версиям.

— А что там было? — спросил он, чтобы оттянуть время. Ему, в общем-то, было даже нелюбопытно.

— Еще одна мина. Только особого рода. Неизвестно на кого поставленная — на вас? на меня? Вас уже однажды хотели взорвать, вы в курсе? Я предотвратил.

— Зато потом прохлопали.

— Да. Виноват. И все-таки, что вас насторожило? Может быть, напугало?

— Я не испугался, — нехотя ответил он. — Просто увидел там некий предмет, с которым у меня связаны очень неприятные воспоминания. Прямо в центре стола. Не знаю, откуда он у вас взялся. Мне не захотелось входить туда, и я ушел. Ничего сверхчувственного.

— М-да. — Андрей Львович потер переносицу. — В центре стола, говорите… Так какой все-таки вы наметили маршрут? Я должен дать указания пилоту.

— Мы забираем Лену — надеюсь, она не слишком далеко — и летим за моими. Дальше я укажу на месте.

— Михаил, — задумчиво сказал Андрей Львович, — ведь я могу через два часа узнать все, о чем вы молчите сейчас. Сами же и скажете, и даже то, что не скажете, и то узнаю. Вы понимаете это, отдаете себе отчет?

Угроза прозвучала совершенно определенно, но Михаил заставил себя не поддаваться.

— Пока я не хочу этого делать, — сказал Андрей Львович. — Теперь моя очередь пока не хотеть. Черт меня знает, зачем я поступаю так. Может, оттого, что вы мне чем-то симпатичны. Мне интересно с вами, чувствуется перспектива. А вам?

Михаил, который ощущал нечто подобное, на всякий случай промолчал.

— Там не было никаких предметов, Михаил. Я обежал глазами всю комнату. У меня, надо сказать, цепкий взгляд, в свое время специально тренировался. На столе вообще ничего не лежало — чистая скатерть… нет-нет, Бог с вами, пусть будет так, как вы говорите, пройдет и это объяснение. Но с вашим маршрутом я категорически не согласен. Сперва заберем, как вы говорите, ваших, а уж потом направимся к Елене Евгеньевне. И никак иначе.

«Я бы на его месте поступил точно так же, — подумал Михаил. — Хитрец — «вы заставили уступить»!.. Значит, меня предупредили. Не так уж важно, в сущности, кто — ОНА или другие. Всем им я пока нужен живой. Верно — сам жив, вот и отслуживай. Вот я их и соберу. Сгоню мою отару. Это главное

Да, так. А на меня наплевать».

— Хорошо, — сказал он упавшим голосом. — Я подчиняюсь вам, Андрей. Когда нарушаются, ломаясь, границы между Мирами, живые сущности, выпавшие из своего круга, пытаются обрести себя в новом, ином, продолжиться там, а то и — как знать? — повторить путь, который уже прошли однажды.

Происходит то, чему не должно происходить, события и явления теряют смысл.

Уцелеть в столкновении Миров не может ни одна сущность, и уж тем более обитатели одного Мира не попадут в другой такими, какие они есть. Собственные законы Миров этого не допустят.

Проникают — осколки.

Осколок чужой сути может никак не проявиться на носителе своем в этом Мире, никак не изменить его и так и остаться ни для кого не заметным. А может сделать того, к кому попал, отличным от остальных. Самую чуточку — или очень значительно. Это может произойти даже до рождения обитателя Мира, которому суждено принять в себя чужой осколок, ибо Время — нечто гораздо более странное, чем мы думаем.

Никто, кроме Стража, не почует их, но и Страж учится этому не сразу.

Ему слишком многое надо забыть, а это нелегко.

Елена Евгеньевна не зажигала света, пока догорала долгая летняя заря. Стоя у окна выбранной ею спальни на втором этаже, она наблюдала, как заходит на посадку очередная слепящая двойная точка. Гул за сосновым лесом возник и оборвался.

Над ночной тишиной Месяц лег золотой…

Она уже ненавидела эту мелодию, что навязчиво крутилась в голове. Всему есть предел, и тоскливое одиночество рано или поздно перерастает в нечто иное.