— Кто-нибудь еще об этом знает?
— Нет. Я рассказал об этом Адель. Но она больше не считается.
Капитан выкопал палкой кость. Маленький позвонок, обуглившийся в огне. Он подул на него, почистил его рукавом куртки. Потом положил в карман.
— Пойдем. Мы уже и так потеряли кучу времени.
— Пойдем? Почему ты передумал?
Он поворачивается. Смотрит на меня долгим взглядом, как будто его утомляет мой вид.
Потом улыбается:
— Я не передумал. Я до сих пор уверен, что мы не доберемся до Венеции.
— Но что тогда?..
— То, чего я хочу, — это добраться до Готшалька. Он мой.
— Но моя миссия — поехать в Венецию…
— Тебе нравятся пари, Джон?
— Нет.
— Мне тоже. Однако могу побиться об заклад, что этот убийца тоже отправился в Венецию.
Идти по следу «Самой Большой и Быстрой Церкви На Колесах» совсем нетрудно: он легко различим на снегу, даже при том, что мы потеряли почти целый день на приготовления к погоне.
Из-за нехватки инструментов на то, чтобы разобрать на запчасти второй «хаммер», потребовалось больше времени, чем мы думали. Ящичек Венцеля исчез, и во всей крепости и следа его не было.
— Наверняка он утащил его с собой в грузовик, этот жулик, — ругался Пауль, пытаясь силой открыть капот сломанного «хаммера».
Проклятия и ругательства сержанта не прекращались ни на минуту последние двадцать четыре часа. Ему пришлось почти все делать самому, потому что Дюран занимался сбором оружия и провианта для путешествия, а капрал Диоп возился с больным Буном, состояние здоровья которого ухудшалось от часа к часу. Плохо было не ему одному. Позывы к рвоте сводили на нет даже то небольшое количество еды, что нам удавалось съесть. В таких условиях даже хорошо было, что у нас не осталось дозиметров. Мы, по крайней мере, не знали, сколько радиации уже проглотили за эти последние дни. Мы больше не заботились об этом. Нам уже и так было понятно, что никто из нас не вернется живым из этой экспедиции. Возможность выполнить миссию, порученную нам кардиналом Альбани, тоже не была ясной. Для каждого из нас на первый план выступила своя собственная миссия, которая лишь для меня совпадала с первоначальной. Для Диопа она состояла в том, чтобы облегчить страдания Буна до самого конца. Для сержанта — починить «хаммер».
Для Дюрана…
Глядя, как он чистит лезвие своего ножа или проверяет по тысячному разу тощий список снаряжения, я понимал: что-то сломалось в его мозгу. Внутри него что-то проворачивается вхолостую. Внутри оболочки капитана Марка Дюрана — другой человек. Я спокойно доверил свою жизнь и свою миссию человеку, которого знал раньше, но не знаю, насколько я могу доверять тому, кто встал на его место.
С другой стороны, у меня нет выбора.
На исходе четвертого дня, который мы провели в руинах Римини, сержант Венцель объявляет мне и капитану, что «хаммер» готов и может отправляться.
Мы загружаем оружие и провизию в джип.
Потом идем к Буну.
Мы не входили в эту комнату два дня.
Вонь ужасная.
Гангрена. Кровь, экскременты, моча.
Глаза Марселя Диопа распахиваются, белые на черном, как смоль, лице.
— Мы не хотели тебя пугать.
— А, это вы, капитан. И отец Дэниэлс… Мы не нуждаемся в вас, святой отец, Карл поправляется. Видите?
— Вижу.
Лицо Буна практически исчезло. Кожа слезла, обнажая десны. Он практически уже мертв. Внутри прорубленного черепа зияют, как два угля в темных орбитах, налитые кровью глаза.
— Это было нелегко… Это было нелегко, — нараспев повторяет капрал Диоп, раскачиваясь взад и вперед. — Это было нелегко, монсеньор… без антибиотиков… без дезинфекции… Даже без повязок… Но мы это сделали, правда, Карл? Мы это сделали…
Дюран становится на колени рядом с ним. Я не решаюсь вступить в эту комнату, которая воняет смертью и разложением. Остаюсь на пороге, ужасаясь тому, что вижу.
— Марсель…
Голос капитана спокойный, почти нежный.
С другой стороны, кто лучше него может понять безумие?
С горячих губ Буна сходит хрип.
Одно слово. Два.
— Да… поднимитесь…
И потом:
— …капитан Дюран.
— Я пришел посмотреть, хочешь ли ты…
— Причаститься… Да…
Потом снова закрывает глаза, дрожа от усилия.
Дюран торжественно кивает. Потом поднимается, вскидывает руки в жесте молитвы.
— Я знаю, Митра, что ты — Начало и конец, Альфа и Омега. Ты истинный создатель мира, господин Вселенной. Посмотри на своего раба, который пробуждается от долгого сна, в котором находился столько лет, и поднимается к новой жизни в свете. Мы обращаем к тебе похвалы и жертвы, Митра, хозяин обширных стад; без сна, всегда на страже, ты спасаешь от смерти верного тебе. Спаси нас от бед, освободи от несчастий, Митра, Господин наш, потому что наша вера в тебя никогда не уменьшалась. Напусти ужас на тех, кто не верит в тебя, вырви силой их руки, ты, страшный и всемогущий. Ни острые копья, ни быстрая стрела не могут поразить то, что защищает Митра. Целясь сколь угодно и даже достигнув цели, копье или стрела не смогут поранить цель: ветер отнесет мимо копя и стрелы. Мы воздаем тебе похвалы и совершаем жертвы, Митра, хозяин стад наших: всегда бодрствующий, бдящий, судия народов. Если хозяин дома предает Митру, начальник деревни или города, если кто-либо из них оскорбляет бога, то Митра в гневе своем разрушает этот дом, эту деревню, этот город, вместе с хозяевами его. Кто бы ни был тот, кто оскорбляет Митру, рука Митры подымется на него, и долго не успокоится гнев его. Те, кто оскорбит Митру, сколько ни будут бежать, все же не убегут от его гнева…
Я выхожу из комнаты. Я чувствую, что должен сделать это. В этот момент мне не нужен Бог. Никакой Бог. Я чувствую голод, жажду, и этим можно ограничить перечень моих нужд. Я сажусь на пол в темном коридоре. Свет свечей в комнате рисует квадрат на стене. Голос Дюрана медленно превращается в гипнотическую мантру, которая наводит сон.
Не знаю, сколько времени прошло, пока капитан и Диоп не вышли из комнаты. Меня разбудил стук их башмаков в коридоре. Здесь паркет истерт шагами многих, многих людей. Когда мы уедем, то станем просто очередными призраками, разрушавшими это здание.
— Пойдем, — говорит Диоп.
— Куда?
— Пойдем отсюда. Здесь больше ничего нет.
— А Карл?
— Карла тоже больше нет.
Так или иначе, мы не смогли бы погрузить его в «хаммер». Там не было места для лежачего.
Я не знаю, как он умер. И мне не хочется задавать вопросы. Я не хочу знать, заснул ли он во время молитвы своему Богу, и помог ли тот ему умереть.
