Павел Старовойтов
Весенний ренессанс
Слегка скабрезная, психологическая флэшбэк-драма (или комедия) с рядом фантастических допущений и полным отсутствием какой-либо морали
Это случилось вчера. Автоматические запоры пришли в движение, засовы вжали свои цилиндрические языки, и громада герметичной заслонки медленно уползла в потолок. Затхлость, духота замкнутого пространства ушли, убрались напуганные теплыми весенними сквозняками.
Весна…
Когда-то давно я с нетерпением ждал этого времени года. Даже сейчас, кажется, помню его на вкус.
Раскрывшаяся фрамуга больно толкнула руку в глубь комнаты, шторы заколыхались, лицо тут же обдало порывом свежего юного воздуха.
Пыльная сетка, до сих пор так просто не пропускающая жужжащих гостей разного калибра, оказалась не в состоянии сдержать частички спорящих за окном звуков. В считанные секунды комнату наводнили детские голоса, фырчанье мусоровоза и настойчиво-жалостливый писк качелей, грубо сварганенных кем-то из металлических труб. Гудение трансформаторной будки, столь раздражающее в темное время суток, перекрикивание теток у подъезда, а также поминание путан на покрытой жестким искусственным озеленением футбольной площадке – через все это настырно пробивались монотонные песни бронзового гиганта, вяло болтающего языком на колокольне далекого белоснежного здания с блестящим ярким колпаком вместо крыши…
Тепло-пыльно – на улице, легко-задорно – на душе. Девушки сбросили ненавистные квадратные куртки и теперь щеголяли почти «в чем мать родила». Красотааааа…
Кра-со-та.
Наверное, раньше сказал бы я именно так, но после двадцати лет заточения…
– Миша!
По мою душу пришли. Волна воспоминаний ушла так же быстро, как появилась.
– Мишаня! – раздалось уже ближе.
В комнату вошла немолодая, но все еще привлекательная женщина.
Серые волнистые пряди ломаными ручьями секущихся струй разбивались о чересчур острые, голые плечи. Курносый носик, полуприкрытые, не увеличенные косметическим карандашом, глаза… Нюрка.
Вообще, без восполняемых макияжных подвод, лица обитательниц Бункера поблекли, стали более человечными, настоящими. Мне вообще не нравилось, когда краска ложилась на нежную женскую кожу. Даже чуть-чуть. Ну и что, что природа наделила самцов большей внешней выразительностью, а самок оставила в тени. Задача-то у каждого своя, против этого не попрешь, а вот зачем специально кожу портить, старить и мазать всякой пакостью, это вопрос. Не лицо, а маска стослойная. Цирк, честное слово! Такое ощущение, что пудра и тени (трупные пятна на мертвом лице) больше наносятся для себя и окружающих соперниц, нежели для привлечения мужчин (нам краска не нужна, нам нужно тело).
С течением времени во мне даже выработалось следующее суждение: размалеванность, точнее коэффициент искусственной насыщенности лица, прямо пропорциональна количеству дури в голове. То есть, чем толще маска, тем скромнее (уродливее) внутренняя вселенная, свой собственный мир. К актерам, правда, это не относилось – работа работой, а красота красотой. Тут же не театр, не съемочная площадка…
По правде говоря, женщины – странные существа, обретающие некоторую целостность и личную индивидуальность (в основном за счет внешности, поведения, редко – одежды) только годам к двадцати пяти. До этого момента основная масса этих созданий находится в странном, расщепленном состоянии. Не знаю, как это происходит, но в юности мне нередко попадались девушки, как бы состоящие из двух частей. Всегда вместе, всегда вдвоем, в одинаковой цветовой и фасонной гамме, равного роста, словно близнецы. Различие заключалось лишь в комплекции осколков будущей женщины: один, как правило, чрезвычайно тощ, другой – полнее нормы. Держась друг дружки, они пытались сыграть на контрастах и найти себе спутника, показавши себя лучше, привлекательнее двойника-антипода. Иногда количество таких раздробышей уподоблялось стаду, но с преодолением магической четвертушки все эти кусочки сливались в полноценную, состоявшуюся особь. Странное, наверное, было зрелище… страшное и пугающее.
– Миша, вот ты где! – немного наигранно, и в то же время привычно, Кострикова всплеснула руками. – А мы тебя обыскались. Зина пошла в душ и…
Обычное «и», ничего особенного, всего лишь союз, соединяющий различные части речи. Однако за последние дни… дни… Лицо озаряется легкой ухмылкой. Годы… Годы длиною в жизнь! За все это время жалкий союз стал оказывать на меня крайне негативное, просто таки гнетущее действие.
– И вода не течет, – улыбка плавно перекочевала с моей физиономии на мордашку сероволосой Костриковой. – Ты посмотришь?
«Может, починить сумеешь», – прочитал я про себя.
– Может, починить сумеешь… Миш?
От Нюркиных слов начинало подташнивать. Одно и то же, одно и то же…
– Возьми инструменты. Знаешь, где лежат?
Конечно, знаю. К чему такая забота – я не дебил. За столь продолжительный срок пребывания в Бункере уже успел выучить расположение комнат. Не глупей тебя буду! Так что повелительно-снисходительное «знаешь, где лежат?» просто невыносимо слышать.
Но она все равно продолжила:
– В каптерке, что около умывальника…
– Есть закуток. Там дверь, за ней лестница… да, знаю я, знаю, – сказал, грубо отмахиваясь. – Сейчас схожу и посмотрю, что можно сделать.
– Вот и славненько, вот…
Дверь гулко хлопнула. Не успев дойти до логического конца, фраза Костриковой с силой ткнулась в металлическую толщу полотна, оборвалась и мелкими буковками осыпалась на вытертый от времени пол.
– Иди туда, иди сюда! – возмущение набирало силу, сжигая и без того расшатанную психику. – Сколько можно?!!
Двадцать лет. Только подумать, двадцать лет среди кровососов. Один. Уму непостижимо! Как у меня еще крыша не поехала в этих эмансипированных стенах-казематах?
Случай, всего-навсего какой-то странный, нелепый случай обрек меня на столь томительное заточение. Проверку терпения, выносливости, прочности.
– Лена, кто должен убирать кухню?
– Не знаю, я мыла вчера.
– Неправда, – голос Евы чуть отдавал прокуренной хрипотцой. – Вчера кухня была на мне. Так что, дежуришь ты.
– Что???
– Не спорь! – Зина показала ей график. – Сегодня галочкой отмечена твоя фамилия.
Хазина выхватила листок и приблизила его к глазам. Серая чайка с обезображенным левым крылом парила как раз на пересечении Лены и среды, но тщательно затертая вчерашняя отметка была еще чуть видна.
