Я поймал напряженный взгляд Тополя и почесал надгубье указательным пальцем — этот условный знак говорил «все в порядке».
Вслед за этим я достал контейнер и поставил его на стол. Дескать, открывайте, проверяйте комплектность. Если знаете, как его открыть.
К слову, пару раз за время нашей совместной с Ильзой и Иваном экспедиции сквозь Зону меня мучило любопытство на предмет «а что же там, собственно, внутри?». И пару раз я жестоко обламывался. Потому что было совсем неясно, как его открывать. Кроме ручки, у чемодана не было ничего. Ни экранчика с сенсорной клавиатурой для ввода пароля. Ни колесиков с цифирьками — для ввода пароля механическими средствами. Ни архаической замочной скважины. Ни даже щели, которая отмечала бы собой место соединения дна контейнера с его крышкой. Какой-то сферический конь в вакууме, честное слово.
Однако Рыбин вел себя так, будто всю жизнь только и делал, что открывал такие контейнеры.
Первым делом он поставил КМПЗ на попа.
Затем положил все свои десять пальцев на неприметные бороздки, которые я принимал за своеобразные ребра жесткости.
Через несколько секунд из боковины КМПЗ с жужжанием выскочил экранчик на ножке. Сбоку экранчика имелось тоненькое стило. Этим стилом Рыбин написал на экранчике какую-то абракадабру.
Затем экранчик подался еще на десять сантиметров вперед, вытянулся чуть вверх и с тем же милым жужжанием трансформировался в нечто вроде монокуляра. Монокуляр сверкнул радужной линзой величиной с пятак и встал под углом в сорок пять градусов к плоскости контейнера.
К этому монокуляру Рыбин приложил правый глаз, предварительно зажмурив левый.
С этим мне тоже все было понятно — Рыбин проходил идентификацию по радужке глаза, которая, как известно, еще уникальнее отпечатков пальцев.
Наконец идентификация окончилась.
— Система «Немезис» приветствует вас, господин Рыбин! — пропел из динамиков чемоданчика приветливый женский голос.
Постойте, господа… Если КМПЗ Рыбина знает, значит, КМПЗ везли Рыбину. Так? И если бы вертолет не упал, он бы и получил этот свой КМПЗ целым и невредимым. А так как вертолет упал, за этим контейнером пришлось ходить в Зону мне. Значит, Рыбин — кто? Законный владелец контейнера. Которому за скромный гонорар я возвращаю его вещь. А вовсе не какой-то там подозрительный разбойник, чьи поручения я выполняю, поддавшись неистовой жажде наживы!
Все это несколько успокаивало.
Но ведь был еще Иван Сигомович Сигомский…
Хоть он и был человеком только наполовину, но его предсмертная просьба («Отдай контейнер магистру!») все же не давала мне покоя. Где-то на уровне подсознания я все время к ней возвращался.
Начать с того, что я понятия не имел, какому такому магистру я должен отдавать чемоданчик, несколько раз едва не стоивший мне жизни.
А во- вторых, с этим же самым Иваном мы, еще тогда, на берегу озера, договорились, что контейнер — мой. Ведь Иван лично давал мне слово, что отдаст мне КМПЗ, если я выведу их с Ильзой из Зоны. Ильзу я вывел, а что не вывел его, Ивана, — так не моя вина. А слово не воробей. И это значит, что теперь я могу делать с КМПЗ что угодно, не обращая внимания ни на какие предсмертные просьбы умирающего сигома (который вдобавок шесть месяцев трахал девушку, которая мне нравится). Во-от…
Но почему же я беспокоился?
Да потому, что ожидал появления того самого загадочного магистра, о котором упоминал Иван. Вот он с минуты на минуту сюда заявится, и начнется… да что угодно, вплоть до перестрелки!
А нужны ли нам перестрелки?
Я вопросительно посмотрел на Тополя. «Нет! Нет! Нет!» — читалось на его крупном лице.
Правильно. Ваш Комбат себе уже мозоль на указательном пальце натер спусковым крючком…
— Что-то не так? — спросил Рыбин, глядя на меня своими холодными водянистыми глазами.
— Да нет, все хорошо… Просто… задумался…
Тем временем чемодан продолжал ворковать:
— Содержимое контейнера сохранно. Никаких повреждений содержимого не зафиксировано. Вы можете убедиться в сохранности содержимого, если посмотрите в окно номер один. Включаю внутреннюю подсветку содержимого.
Снова немножко жужжания. И на передней поверхности контейнера образовалось… окошко величиной с ладонь. Рыбин прильнул к окошку.
С полминуты он осматривал неведомое что-то в глубинах контейнера и наконец, удовлетворено крякнув, распрямился.
— Что ж, господин Комбат… Претензий по сохранности содержимого контейнера у меня к вам нет. Поэтому мы можем переходить ко второй части нашего взаимовыгодного общения…
«Слава Богу, что у него претензий нет. Хороши бы мы были, если бы сейчас выяснилось, что, пока то да се, содержимое кто-то взял — и стибрил!»
— Я не против — насчет второй части!
Я случайно заметил свое отражение в оконном стекле — лицо у меня было несколько разочарованным. Впрочем, логично. Я был уверен, что, когда Рыбин будет осматривать внутренности контейнера, он позволит и мне взглянуть на то, что сигом Иван назвал загадочным словосочетанием «философский камень». Но — не позволил. Вот я и чувствовал себя несколько фрустрированным.
Я уже собирался без обиняков попросить Рыбина дать и мне взглянуть в окошечко КМПЗ, когда тот одним движением заставил контейнер принять исходный вид сферического коня в вакууме и энергично вскочил со своего стула.
— Погодите минуточку! — сказал Рыбин. — Я сейчас вернусь!
И он, оставив КПМЗ на столе, опрометью бросился к выходу из «Лейки».
В окно я видел — вот наш работник невидимого фронта подскочил к своей малолитражке, вот он бибикнул сигнализацией и наконец извлек из узенького багажника белый кожаный чемодан с хромированной ручкой.
Я не смог сдержать хмельную улыбку. Неужто вот она — сбыча мечт?!
«Небось наш с Костей гонорар…»
Я угадал. В чемоданчике лежали…
— Вот. Как договорились — банковское золото, — сказал Рыбин, тяжело дыша.
На бархатной подкладке чемоданчика, в специальных пазиках, покоились… да-да, настоящие слитки. Золотые слитки!
Судя по клеймам — пятисотграммовые.
Сколько их здесь? Двадцать? Двадцать пять?
— Ну как? — нетерпеливо спросил Рыбин.
— Зашибись… Как говорил великий Карл Маркс, «Золото и серебро по своей природе не деньги, но деньги по своей природе — золото и серебро», — процитировал я.
Рыбин, впервые за все наше общение, воззрился на меня с неподдельным уважением.
— То есть вы удовлетворены?
— Ну… практически.
Я чувствовал, что надо что-нибудь спросить, чтобы не казаться Рыбину конченым простофилей.
