– Ох! – сказал Шам и погладил черный кейс. – Как же я ее хотел собрать! Все папины чертежи перерыл! Только папа не хотел, чтобы ее кто-нибудь собрал.
– Особенно ты! – подала голос Нитро.
– Точняк! – кивнул Шам. – Без нее этот газик вполсилы работает, а уж Кнопка с правильным газиком!.. А я прикинь, с этой херней самодельной, из электродов спаянной… ванну эту сделал в скате от «БелАЗа», хотел сымитировать это псевдо-поле, ну которое папа с дядей Мишей…
Шам покачал головой, придурковато улыбаясь. Потом заморгал и посмотрел на Кровника:
– Папа сказал, что мы должны усадить тебя в модуль, дать нюхнуть ПП-2 и с Кнопки пульнуть тебя туда. Он мне все объяснил.
– Вот так вот? – Кровник покачал головой. – Нюхнуть и пульнуть?
– Ага.
– Нет. Не хочу…
– Захочешь меньше чем через пять минут. Спорим?
– Нет.
– Блин! – Шам покачал головой. – Как всегда! Вещь, за которую я бы отдал почку и полпечени – нах не нужна долбану, которому она зачем-то досталась! Слышал о Ленинградском Эфире?
– Нет. И не уверен, что хочу.
– Пять минут, – сказал Шам. – Отдохни…
Кровник нашел взглядом табуретку, придвинул и уселся на нее, закинув ногу на ногу. Он взял себя за колено обеими руками:
– Пять минут.
– В Ленинграде по ночам стали пропадать люди. Это лет пятнадцать назад было. Просто утром выяснялось, что кто-нибудь из жителей Колыбели Революции исчезал. Пропадал без вести. Растворялся. Милиция заподозрила неладное очень быстро. Опросы родственников, соседей и друзей складывались в очень простую, но странную картину: каждого из пропавших последний раз видели выходившим позвонить. Пытались по распечаткам с городской АТС выяснить, кому и зачем они звонили. Потом кто-то произнес слово «Эфир». Когда-то телефонные узлы многих крупных городов Советского Союза были оснащены декадно-шаговыми станциями. Очень простая, дешевая и удобная автоматическая система. В конце семидесятых в Ленинграде инженеры-связисты обнаружили, что при определенном положении шагового искателя сразу несколько людей могут позвонить на некий номер, и они услышат друг друга. Это был такой забавный сбой в системе, некая техническая неполадка. И о ней узнали. Люди передавали этот секретный номер тайком друг другу. Днем советский человек был на работе или учебе. Поэтому в тот период появилось много заспанных людей, которые носили в карманах просверленную насквозь двухкопеечную монетку с привязанной к ней леской. Ты же еще помнишь, как телефоны-автоматы работали за две копейки? Телефон давал трехминутный сеанс связи, потом выключался, монетку вытаскивали и тут же бросали обратно. Они прикладывали трубку к уху и снова слушали этот свой Эфир. Эфир, полный голосов, треска и шума. Этот хаос, где каждый кричал свое имя и свой номер телефона в надежде, что его услышат. Эти вопли отчаянья и одиночества. И они слышали. Представляешь, слышали эти номера. Слышали друг друга сквозь бредятину и мешанину слов и цифр. Записывали номера в пухлые блокноты, созванивались. Договаривались о встречах. Ехали друг к другу на последнем поезде метро. Сколько тайн, надежд, отчаянного секса и… Такой сгусток энергии…
Шам достал откуда-то из скафандра туго забитую кривую папиросу и прикурил от зажигалки, лежащей на столе. Стал пускать дым ноздрями. Запахло афганской травой.
– Дома были родители, на службе коллеги – много лишних ушей. А у некоторых вообще не было телефона. Поэтому по ночам многие бежали к ближайшей телефонной будке и звонили из нее. Орали в трубку часами, до хрипа, пока не пропадал голос. А утром некоторые из них сами пропадали пропадом. Сначала никто ничего не замечал. Потом среди эфирщиков поползли слухи. Слухи о Черном Номере. Этот номер в Эфире кричали голоса тех, кто пропал без вести в ночных телефонных будках Ленинграда. И тот, кто записывал этот номер в свой блокнот, тот, кто звонил по этому номеру и договаривался о встрече – через время тоже начинал выкрикивать этот номер. Но на работу и в школу эти люди больше не ходили. И дома не появлялись. Потом поползли слухи, что этот номер телефона зарегистрирован в сгоревшем во время Блокады доме…
Шам поперхнулся дымом и затушил папиросу в пепельнице:
– А потом появилась пословица: «Без окон…
– …без дверей, полна горница Нелюдей», – договорил за него Кровник. Он смотрел на Шама без интереса.
– Ты знаешь, о чем я, да? – спросил тот.
– А ты сам-то знаешь, о чем ты?
– Я знаю.
– Тогда ты, наверное, знаешь, что это был за дом?
– Знаю, – кивнул Шам, – Это было заколоченное здание. Здание с наглухо забитыми окнами и дверями. Законсервированный на время Блокады кинотеатр.
– Тогда ты, наверное, знаешь, почему он сгорел? – спросил Кровник.
– Его сожгли, потому что там были они.
Кровник молчал.
– Ты же понимаешь, о чем я? – спросил Шам, – О ком я? Да?
– Тик-так, – сказал Кровник, – Тик-так.
– Их вычислил один очень странный персонаж, имя которого во всех архивах замазано чернилами. Очень странный. Говорят, он когда-то работал с профессором Ивановым. С тем самым Ивановым, который оживлял собак и оленей. Наш дядя Миша Иванов – его сын. Он мне рассказывал эту историю.
– Заброшенные кинотеатры – идеальное место для гнезда. – Кровник говорил, не меняя позы. – Эти здания специально спроектированы так, чтобы в них в светлое время суток не проникал дневной свет. Плюс в тот конкретный законсервированный кинотеатр почему-то подавалось электричество. Это тоже привлекло внимание спецгруппы. Известный случай. Он вошел в учебники. Его всегда приводят в пример на одном из первых инструктажей после подписки о неразглашении. Идеальнее может быть только заброшенное бомбоубежище или шахта.
Шам выглядел удивленным.
– Ох ты, епт… Неплохо, – сказал он. – А я думал, я один такой умный, и знаю больше всех.
– Блин… – сказал Шам, – чуть настроение не испортилось. Ты первый человек, с которым я об этом говорю.
– А ты не первый, – сказал Кровник.
– Ты знал, что в том кинотеатре, они смотрели кино? – спросил Шам. – Они смотрели кино. Сидели в зрительном зале и смотрели на экран. А ведь до того считалось, что они просто существа, внешне похожие на людей. Что им неведомы человеческие эмоции и желания. Что ими движет только голод, и единственное внятное объяснение их поведения – инстинкт самосохранения. Они сосут кровь и прячутся от дневного света – вот и все, что было известно.
– Сейчас известно немногим больше, уверяю тебя, – сказал Кровник. Он выглядел уставшим.
