— Я никого не хочу наказывать, — подвел итог маршал Тауберт. — Думаю, теперь ни один город не захочет повторить судьбу Чайкина, и на полуострове станет спокойнее. Органам полиции будет проще работать, и больше подобные инциденты не повторятся.
А когда Тауберт объявил, что в наказание за недопустимое поведение своего командира, невыполнение приказов и мягкотелость по отношению к мятежникам, а также в связи с уничтожением города Чайкина, за который она несла ответственность, 13-я фаланга переводится на самый опасный участок фронта, Бессонов и Сабуров, собравшись на корабле у Тутаева (где они могли не опасаться прослушивания), сошлись во мнении:
— Теперь остается только одно. Страхау надо убить.
Это сказал Бессонов, а Сабуров, кивнув, произнес одними губами:
— Лучше уж самого Тауберта.
— Кода к его ошейнику у меня нет, — развел руками Тутаев.
— А к ошейнику Страхау есть? — тихо и быстро спросил начальник разведки легиона.
Игорь Иванов проснулся после полудня. Было жарко, но, может быть, это просто горела кожа, опаленная огнем минувшей ночи.
Босоногая крестьянка, юная и свежая — некрасивая, пожалуй, но прелестная как раз благодаря этой свежести и непосредственности, которую легко было принять за неиспорченность, — принесла ковш ледяной воды.
— Ты кто? — спросил Игорь.
— Брат говорит — ты вытащил его из огня, — ответила девчонка.
А, ну да. Брат. Игорь вытащил парня из огня, а парень вытащил их из города.
Впервые за две недели Игорь спал в мягкой постели на относительно чистом белье. В городе было полно пустых квартир, но с тех пор, как появились партизаны, легионеры редко решались отходить далеко от своих машин.
Лана Казарина спала с ним. Тоже впервые за много дней, потому что любовь у них в последнее время не ладилась. То Лана была не в настроении, то Игорь не в состоянии.
Но после адской ночи в Чайкине им и на этот раз было как-то не до любви. А теперь Игорь лежал в постели один.
— Где моя женщина? — поинтересовался он.
— Сторожит, — лаконично ответила крестьянка.
— А тебя как зовут? — спросил Игорь, обнимая девчонку за бедра и притягивая к себе.
— Яна, — ответила она, не делая никаких попыток к сопротивлению.
Игорь уже слышал, что целинские деревни погрязли в разврате, который власти даже поощряют — очевидно, чтобы в любой момент иметь возможность посадить по закону об общественной нравственности любое количество пейзан. Всегда полезно иметь резерв на случай войны или пожара.
Теперь война была в разгаре и большой пожар догорал совсем недалеко отсюда. Общественная нравственность отдыхала.
Лана Казарина и брат Яны вошли в дом, когда Яна уже сняла платье. И хотя в этом деревенском доме в отличие от многих других имелось постельное белье, нательного его обитательницы не носили.
Несмотря на юность и свежесть Яна целовалась хоть и неумело, но страстно, и девственницей не была. В этом Игорь убедился именно в тот момент, когда Лана появилась в дверях.
— Нас переводят на фронт, — сказала она с каменным лицом. — Майор Саблин выехал в точку сбора. Срок сосредоточения — сутки.
Последнее она произнесла по-русски, дословно повторяя слова Саблина.
— Значит, время еще есть, — ответил Игорь, не прерывая возвратно-поступательных движений.
Лана резко развернулась и врезалась в брата Яны Кирила, который выглядывал из-за ее плеча. Он начал что-то говорить, но сбился, потому что генеральская дочка протиснулась в дверь с таким видом, словно его там не стояло.
— Нехорошо получилось, — заметил Игорь, обращаясь к Яне. — Теперь меня будут мучить угрызения совести.
Но юная пейзанка не знала, что такое угрызения совести.
— Если будет ребеночек, я назову его, как тебя, — сообщила она, поднимаясь.
— Этого еще не хватало, — пробормотал Игорь.
Когда он вышел на улицу, нагая Лана вылезала из пруда с таким видом, будто она хотела утопиться, но не хватило глубины.
— А что ты думала? — громко сказал в пространство Игорь. — Ты со мной не спишь, а мужчине нужна женщина. Это закон природы.
— Ничего я не думаю, — буркнула Лана себе под нос.
Брат Янки смотрел на нее голодными глазами, пока Лана не натянула комбинезон. Местные девки тоже купались нагишом, но они все-таки хотя бы делали вид, что прячутся от парней за кустами.
Сзади подошел Громозека. Игорь безошибочно мог узнать его по шагам.
— Целинцы прорвались, — сказал громила так равнодушно, словно речь шла о какой-то мелочи, про которую и говорить не стоит.
— Где прорвались? — взволнованно и даже слегка испуганно спросил Игорь. Ему представилось, что через пять минут целинцы обрушатся на деревню.
— На фронте, где еще? — ответил Громозека. — Нами перешеек будут затыкать.
Подробностей он не знал, но Игорь легко выяснил их по компьютерной сети.
Целинцы, застрявшие в котле к востоку от перешейка — недобитые остатки 5-й армии, довольно внушительные по численности — прорывались к своим уже не первый день, но получилось у них только теперь, когда с этого участка фронта, который считался второстепенным, командование легиона оттянуло артиллерию и авиацию для подавления мятежа в Чайкине.
Окруженцы прорвали фронт, но свои встретили их отнюдь не объятиями. Их тут же развернули назад и бросили в контрнаступление, усилив новобранцами, которые призваны по мобилизации. И хотя с оружием и боеприпасами у этой наспех сколоченной армии были большие проблемы, контрнаступление развивалось успешно.
В центре фронта у легиона зияла дыра, и ее никак не удавалось заткнуть. Правда, целинцы перли прямиком в новый котел, потому что у них за спиной фланговые группировки легиона стремительно рвались навстречу друг другу, на соединение, не отвлекаясь на тыловые проблемы — но все равно перешеек следовало прикрыть.
А прикрывать его было нечем. 72-я фаланга, оттянутая с перешейка, истратила весь артиллерийский боезапас на подавление мятежа и поджог города. Вернее, не то чтобы весь — но экстренные перемещения оторвали ее от тылов, которые тут же подгребли под себя наступающие фаланги. Девиз был «Все для наступления», и те части, которые находились на острие атаки, беззастенчиво этим пользовались.
А 13-я в относительно мирном до мятежа Чайкине не только сохранила свои тылы, но имела еще как минимум по два-три боекомплекта в центуриях — то есть ее можно было бросать в бой хоть прямо сейчас.
Вот только полковник Шубин бунтовал и требовал дать фаланге отдых после адской ночи в Чайкине. А потом требовать перестал и просто молча саботировал чрезвычайную переброску. И ничего нельзя было с ним поделать — разве что расстрелять, но расстрел командира — далеко не лучший способ поднять боевой дух солдат перед выполнением важной задачи.
