Это явилось столь же внезапным откровением, как и другая мысль: частица галактики, представшая ему, – он сам. Его неповторимое «я», его чувства и разум, воспоминания и душа, его самоотверженность и гордость, любовь и ненависть, вера и скептицизм, его умения и знания; все, что довелось увидеть и услышать в первой жизни, все, что подарено второй, – хрустальные замки, улыбка Констанции, грустные девы на Галерее Слез, болота Буит-Занга, мертвая темная глыба Конхорума… Внезапный трепет охватил его – частица, принадлежавшая ему, казалась огромной, но, по сравнению с пространством за туманными барьерами, была как лист в густой древесной кроне. Как цветок на весеннем лугу, как песчинка рядом с барханом, как нить в гигантском гобелене…
Что же скрывалось за барьерами? Кто обитал в его мозгу – а значит, и в других галактиках, принадлежавших живым существам, анхабам и людям, рами и тьяни, всем, кто был одарен плотью и влачил ее через годы, десятилетия, века от первого вздоха до последнего хрипа? Кто?!
Видение сияющих пространств исчезло, и он услышал:
– Мы! Ты и я!
* * *
Бесплотный и беззвучный голос, пришедший из серебристого тумана… Слова, не прозвучавшие ни на одном из известных ему языков; не прозвучавшие вообще, но все же понятные…
Мы! Ты и я!
Губы Дарта закаменели. Кто бы – и как бы! – ни обращался к нему, это существо не нуждалось в звуках, чтобы уловить вопрос; возможно, оно понимало разом все вопросы, кружившие у него в голове, словно пчелиный рой над чашей с медом. Он ждал, то ли пребывая в неподвижности, то ли мчась сквозь серебристую мглу в реальном или воображаемом пространстве; тихое спокойствие снизошло к нему – такое, какое испытывают безгрешные чистые души, общаясь с богом.
Из гулкой тишины и тумана донеслось:
– Мы! Ты, я и другие, живые или умершие… Мы едины!
Дарт понял, что ему придется говорить. В этой ситуации легче сказать, чем думать; речь дисциплинировала мысль. К тому же слишком много вопросов металось в его голове, и слишком беспорядочны были эти метания… Если на все придут ответы, он рухнет под ними, словно под горным обвалом! Рухнет и сойдет с ума… Может, уже сошел и беседует сам с собой?
– Ты обитаешь здесь, на этом планетоиде, в толще ферала?
Голос его был беззвучен, хотя он чувствовал, как шевелятся губы. Так говорят во сне, все понимая, но не слыша слов; их звуки тоже засыпают, но остается смысл, и это главное: смысл един на всех языках минувшего и будущего, а звуки – только его тени.
– Я обитаю всюду, – пришел ответ, – в любой живой частице Мироздания. Я везде, где есть намек на разум, чувство или хотя бы на инстинкт. А ферал… То, что ты называешь фералом, – мертвая материя, всего лишь инертная масса с полезным свойством: она экранирует мысли разумных существ, усиливает восприимчивость и позволяет нам общаться. Мир переполнен мыслями и словами, и это вам мешает… мешает тебе и всем остальным – всем, получившим от природы дар сознания.
– Мешает? Как?
– Блокирует каналы связи между нами. Я говорю, но вы меня не слышите, я шлю вам знаки, но вы к ним равнодушны. – Пауза. Молчание. Глубокая гулкая тишина. Потом раздалось: – Бывает иначе, по-другому… Но редко, очень редко. Единственный шанс на миллион.
Странное чувство охватило Дарта: он был по-прежнему спокоен, и в то же время трепет ужаса закрался в его душу. Существо, которое обитает всюду, во всех живых частицах Мироздания, и посылает им свои слова и знаки… Могущественное, вечное, огромное… Наверняка всеведущее и всевидящее…
С кем он говорил?! С владыкой вечности?
– Ты – бог? Создатель и Творец?
Пауза.
– Ты ошибаешься. Я – не Демиург и ничего не творил, ни этой Вселенной, ни иных, ни человека, ни животного. Наоборот, в определенном смысле я создан вами. – Снова пауза, как если б огромное существо о чем-то размышляло. Потом бесплотный голос зазвучал опять: – Создан – не очень точный термин, ибо мой разум – не результат целенаправленных усилий, а следствие естественных процессов. Можешь думать обо мне как о ментальном поле, объединяющем живое и осознавшем себя, хотя мое самосознание иное, чем у вас: вы – существа линейной природы, а я многолик и изменчив. Я существую давно, очень давно – с тех пор, как появилась жизнь, а вместе с нею – смерть. Вернее, иллюзия небытия, поскольку в мире есть только две реальности: сам мир и порожденная им жизнь.
– Что это значит? – вымолвил Дарт. – Я не понимаю… я слишком многого не понимаю…
– Это значит, что я – ваше прибежище в смерти, в том, что вы называете смертью. Когда ваша плоть умирает, вы идете ко мне. Ваш разум, ваше «я» соединяется со мной. Если угодно, ваша душа, ваш логос, или ментальная матрица… Важны не термины, а суть: я – ваша вторая жизнь, и это жизнь вечная.
У Дарта перехватило дыхание.
– Значит, ты все-таки бог, – прошептал он. – Всеведущий, милостивый и всемогущий бог, который судит нас… Повелитель мыслей и душ…
– Нет. Концепция бога мне известна, ибо она возрождается раз за разом на мириадах миров – понятие о грозном судии, творце Вселенной, дарителе посмертной жизни. Множество миров и множество богов… Несуществующих и потому бессильных… Они – всего лишь моя тень. Эхо моего существования.
Дарт облизал пересохшие губы.
– Тень и эхо… Но почему?
Недолгое молчание.
– Я постараюсь объяснить. Ты постарайся понять. – Пауза. – Я говорил, что лишь немногие из вас владеют даром восприимчивости, способностью к контакту с той или иной частицей моего сознания. Я не могу определить в известных тебе терминах, чем вызвана такая связь; вероятно, ближе всего понятие мутации. Очень редкой мутации, порождающей гениев, пророков и существ с иными талантами, которые кажутся вам необычными. Источник их вдохновения – контакт с одним из моих мыслительных агломератов. Обычно очень нечеткая связь, но все же эти люди воспринимают новые идеи и транслируют их – разумеется, искажая и упрощая. Идеи научного плана имеют конкретное воплощение в цепочке теория – практика, они зримы, они порождают технологию и признаются вашим обществом как объективная реальность. С философскими идеями сложнее. Их временами принимают за откровения, посланные божеством, – но где доказательства данного факта? Их нет, ибо пророки способны лишь говорить и не творят чудес. И тем не менее им верят. Верят в их слова, верят в существование бога, в его справедливость и милосердие. Как ты думаешь, почему?
– Идея божественного созвучна нашим душам, ибо поддерживает нас на жизненном пути, – ответил Дарт. – Мы слабы, а мир жесток… Сладко думать, что есть заступник и судья, который покарает нечестивцев и осчастливит праведных. Мы верим, потому что хотим верить. Вера дает нам надежду.
