Но если промазали, значит, стреляли издалека. В Доггоце Ваун завоевывал медаль лучшего снайпера пять лет подряд.
Больше не стреляют. Тишину нарушает только звон в ушах. Он открыл глаза.
— Спасибо! Что ты видела?
Ответа не последовало. Он развернулся. Фейрн не было. Он встал на четвереньки.
Клинок был здесь, лежал с коряво распростертыми руками и ногами, уткнувшись лицом в пучок красного сорняка. Вместо затылка у него был окровавленный камень. Все вокруг, растения и камни, было забрызгано кровью и мозгами.
Странно, что единственное абсолютно неизбежное для всех кажется таким непостижимым и всегда приходит так внезапно.
Какой прок теперь во всех твоих медалях, старший лейтенант? Ты говорил, что работал как вол, чтобы их заслужить, чтобы — ты говорил — «быть, как адмирал Ваун». Но ты забыл про удачу, старший лейтенант. Ты не добавил в свой рецепт удачу, а адмирал Ваун всегда был везучим подонком — ты разве не знал? А ты был невезучим сукиным сыном. Адмирал Ваун перепрыгнул из грязной лачуги на вершину навозной кучи одним прыжком, но он делал это не ради медалей, ему везло. Ты же не завоевал ни одной медали по счастью, а?
Этого стрилера тебе не оседлать, старший лейтенант.
Вауна вдруг вырвало. Не обращая внимания на боль, он на четвереньках отполз от трупа, волоча за собой Джайенткиллер. Так он полз, опускаясь все ниже и ниже, пока не почувствовал себя в безопасности.
Фейрн была уже на середине противоположного склона. Она храбро продвигалась на юг, волосы на одной половине ее головы развевались медным пламенем на ветру. Другая сторона черепа была лысой. Ваун поспешил за ней.
Несчастный Клинок! Случайность. Такие вещи должны случаться с другими, с плохими, не с хорошими. Но Красный, Коричневый, Белый и Желтый себя плохими не считали. Они и Вауна не считали плохим. Они хотели помочь своему поврежденному брату. Экипаж «Юнити» тоже состоял не из плохих. Им не повезло, потому что не повезло Приору.
Фейрн не оглянулась, когда он догнал ее.
— Фейрн…
— Знаю. Видела.
Она продолжала торопиться прямо вперед.
— Это война, и…
Он замолчал, чувствуя, что лучший последний долг — молчание, понимая, что нужно что-то сказать. Он обнял ее.
— Очень жаль, — пробормотал он. — Он был отличным парнем. Я любил его.
Она прижалась к нему на мгновение.
— Ваун, я была не права.
— В чем не права?
— Насчет Клинка. Он занимается любовью очень здорово. Кранц! Она отбросила его руку.
— Теперь убирайся отсюда! — сказала она визгливо.
— Фейрн…
Она остановилась и указала на восток.
— Тебе туда! Я иду южнее. Так мы договорились. Она смотрела на Вауна. Ее лицо было маской смерти: мертвенно-бледная кожа, покрытая ожогами, опухшая, безобразно вымазанная грязью и кровью. Голубые глаза неестественно, ненормально горели.
— Чушь, — он опять попытался ее обнять, она отстранилась. — Мы идем вместе.
— Ваун! Ты что, делал все это, чтобы спасти Клинка?
В голосе был истерический визг, но больше гнева.
— Нет, конечно.
— Спасти меня, тогда? И все?
Ваун замешкался. Он смотрел на Фейрн, ошеломленный ее яростью. Он никогда не видел столь сильного сходства с Мэви — из-за этого ему захотелось наброситься на нее со злобными, оскорбительными словами. Мэви была единственным способным обидеть его человеком, и он думал, что никогда не простит ее за эту способность. Он знал, что она могла обидеть его даже после того, как он ее прогнал… В чем был вопрос?.. Делал ли он это, чтобы спасти дочь Мэви?
— Не только. Отчасти.
— Не будь дураком! — закричала она. — Мы говорим обо всем мире! Это война!
Клинок был прав — мы не имеем значения! Ты и я несущественны! Мир — вот что важно! Ты идешь прямо! Я вокруг. Ты сказал: спасайся кто может.
— Я не могу тебя бросить! Вернуться и смотреть в глаза Мэви…
— Нет, можешь! Должен! Если бы там, наверху, осталась я, а здесь, внизу, был бы Клинок, вы бы разделились, да?
— Думаю, да.
— Тогда иди! — визжала она. — Быстро! Он колебался.
Фейрн в бешенстве топнула ногой и пошатнулась, потому что подвернула лодыжку.
— Ох!
Он подошел, чтобы поддержать ее, они встретились глазами и внезапно рассмеялись.
— Дурочка! — сказал он. — Ну, пойдем вместе.
— Пожалуйста, Ваун! Я могу идти, могу управлять торчем! У двоих в два раза больше шансов передать информацию! Прекрати свой говенный романтический идиотизм!
Кто она такая, что бы упрекать его в романтическом идиотизме?
— Ради Клинка, — уговаривала она. — Не нужно, чтобы он погиб зря.
Она была, конечно, права. Ваун мог пройти напрямую, а так наверняка быстрее. У двоих в два раза больше шансов.
— Ладно. Если увидишь, как я взлетел, забирайся вон на тот южный холм. Я вышлю туда торч за тобой.
Она, наверное, попыталась изобразить улыбку, но то ли презрение, то ли боль превратили ее в гримасу.
— Огромное спасибо! Вали!
— Ты — дочь своей матери, Фейрн! Храбрая! Она невнятно рявкнула на него, развернулась и побрела прочь по гальке.
Она было совершенно права, конечно. Ваун повернул на восток. Он заставил себя побежать и намеренно двинулся прямо в сторону ближайшей пары пиподов, ползавших и чирикавших у подножия соседнего холма. Он пробежал прямо между ними, но они не обратили на него внимания, хоть у него все внутри перевернулось. Нивел! Куилд! Рокер! Он спокойно пробежал мимо, и все стало проще. Их были сотни, но он обращал на них не больше внимания, чем на колючие кусты.
Через некоторое время он почувствовал, что Джайенткиллер все еще болтается у него на плече. Ему нужно было отдать его Фейрн, хоть даже оружие с таким широким радиусом действия не способно защитить от целой рощи пиподов: они чертовски быстро перемещались.
Он не пытался бежать на полной скорости. Даже неторопливая рысца давалась на каменистом грунте с трудом; вывихнутая лодыжка прикончила бы его. Еще одна проблема, которой не было у преследователей, поскольку их было много. Они, несомненно, вооружены, так что для победы будет достаточно того, чтобы хотя бы один из них выиграл гонку. Ваун снова задумался о том, насколько нечестным было состязание, и ярость наполнила его ноющие мускулы.
Скоро ему пришлось еще больше замедлить бег. Ребра горели в груди, колено угрожало отказать.
Черт их побери! Он выиграет гонку, даже если это будет стоить ему жизни!
Это точно будет стоить жизни им.
Об этом Ваун предпочитал не думать. Он принял решение, он должен с ним жить. Или с ним умереть. Если они возьмут его живым, они наверняка его убьют в этот раз. Теперь он не сможет жить в улье, Меченый или не меченый, он бы умер от позора.
