— Это началось после его воскрешения, да?
— Да, Только не трепись об этом на каждом углу. Вы, мужчины, слишком часто не умеете держать язык за зубами.
Она повернулась, чтобы уйти.
— А апостолам?
— Нет. Те, кому надо, давно знают. Остальным — противопоказано. Кстати, ты зря боишься. Я бы не рекомендовала тебе пистолет. Это не лучший способ. Но в остальном — ерунда.
Я вышел на воздух и остановился под навесом подъезда. Шел дождь, а я забыл зонт. Было бы приятней прогуляться по саду, чем торчать здесь. Жалко, что я не курю.
Дверь скрипнула, и рядом со мной возник Андрей.
— Привет.
— Привет, Андрей.
— Вообще-то Арджуна. Это имя мне дали при посвящении. Андреем зовут мой паспорт.
Мне по фигу. Пусть Арджуна.
Андрей (так мне все-таки привычней) тоже не курил. Религия запрещает. Прислонился к стене и смотрел на дождь.
— Как Рамакришна? — спросил он.
— Представляешь, он знал заранее, что я приду.
Андрей пожал плечами.
— Нашел, чем удивить! Сиддхи — ничто, бхакти — все.
— Что ничто?
— Сиддхи — это магические способности. Они только мешают на пути совершенствования. Гордыня одолевает. Йогу, обладающему сиддхами, так же трудно проникнуть в Вайкунту [84], как слону пролезть в игольное ушко. Но от них никуда не денешься, — он вздохнул. — Сами возникают. Надо просто поменьше демонстрировать. Главное — быть чистым преданным Господа, а остальное приложится. Пойдем!
Он нырнул под дождь, повернулся ко мне. На него не упало ни одной капли. Струи огибали его, словно он раздвинул занавеску. Я спустился по лестнице. Вместе мы дошли до резной каменной беседки в саду.
— Эх! Ввел ты меня в соблазн!
Мы сели на каменные скамьи, и Андрей продолжил демонстрировать сиддхи. Верно, решил, что семь бед — один ответ.
— А в том, что разрушение — один из аспектов Бога, Рамакришна прав. Кришна приходит в мир, чтобы облегчить ношу земли, «Я — могучее время, губящее мир. И теперь я занят разрушением мира». Читал Бхагаватгиту?
— Читал. Жутковатый у вас Бог.
— Не хуже вашего. Разве Всемирный потоп — не разрушение?
Да, Матвей мне уже толкал эти идеи. Разрушение. Ничего не попишешь.
— Но это не главное. Главное — любить Бога, — с воодушевлением продолжил Андрей, — Надо пустить Кришну в свое сердце, путь займет там маленький кусочек. Потом он завоюет все.
— Слушай, а чего ты перешел в вайшнавизм [85] из христианства? То же самое ведь.
— Нет, не то же самое. Вайшнавизм — расширенное христианство. «Бог сотворил небо и землю». Какая ограниченность! Кришна — господин бесчисленных вселенных, и в каждой — свой Брахма, который ее творит. Да и отношения с Богом не так разработаны и классифицированы, как у нас. В христианстве можно стать слугой Бога, можно сыном, можно возлюбленным (если вспомнить вашу святую Терезу Авильскую). Но любви к Богу как к сыну, как к своему ребенку в христианстве нет. А это одно из высших проявлений бхакти.
«Да, какая потеря», — подумал я. Что поделать, не могу представить себя наказывающим пятилетнего Христа за украденные сливки. Да и не крал он, думаю, сливок. Это Кришна, судя по литературе, был наишкодливейшим ребенком, и родители с ним намучились. А потом я представил, как сливки крадет Эммануил. Нет, не представляется. Он скорее кнопки подкладывал тупым учителям.
— Сливки — это символ человеческой души, — улыбнулся Андрей. — Кришна — вор. Он крадет наши души.
Тогда, пожалуй, да. Это про Эммануила.
— А мысли Господа ты тоже умеешь читать?
— Ни разу не пробовал. Неправильно это. Читать мысли незнакомцев — одна из простейших сиддх. Это даже начинающие умеют. Тем более мысли старого приятеля Но мысли Господа…
— Ладно, не порть себе карму.
— Для меня не существует кармы. Все свои дела я посвящаю Господу, а значит, я свободен. Для меня есть только его милость или немилость. Но и он свободен в милости и немилости.
Я услышал шаги, точнее, шлепанье ботинок по лужам, и обернулся. К нам приближался Марк — вымокший до нитки и с дымящейся сигаретой в руке. Войдя в беседку, он снял рубашку и бесцеремонно выжал ее на каменный пол. Сигарета при этом перекочевала в зубы.
В общем-то, правильно. Все время дождь, а жарко, как в бане.
— Давайте в дом, собирайтесь, — проговорил Марк. — Мы сейчас улетаем.
— Куда?
— В Гуджарат их гребаный, куда же еще!
Я посмотрел на часы. Пять минут шестого.
Когда мы ехали по городу, шофер включил радио. Говорили о землетрясении в Аравийском море, в нескольких километрах от города Дварка. Землетрясение сопровождалось цунами. Залит Качский ран и несколько прибрежных городов Гуджарата: Дварка, Порбандар, Веравал. Несколько ослабленная волна дошла до Бомбея и причинила значительные разрушения. Количество жертв уточняется.
Я взглянул на Эммануила.
— Я их предупреждал, — сказал он.
Шел неизменный дождь. Дворники едва успевали расчищать лобовое стекло от потоков воды. Видимости никакой, только красные фары передних автомобилей, как маяки.
Мы приехали на небольшой военный аэродром. Марк уже ждал нас у вертолета, черного, огромного, с двумя винтами.
— Марк, ты уверен, что погода летная? — спросил я.
— Господь лучше знает, — ответил он и сбросил в лужу пепел с сигареты.
Мы погрузились в вертолет — Эммануил, Марк, Андрей и я — рядом с экипажем, дальше — эммануилова охрана. Я заметил, что в воздух поднимаются еще несколько вертолетов. Хотелось надеяться, что они везут гуманитарную помощь.
Экипаж был не в восторге от погоды, но помалкивал. Нам предстоял долгий перелет с востока на запад страны. Кажется, видимость стала чуть лучше.
Мы летели часа четыре. Дождь кончился. Над нами нависала огромная черная туча, а впереди, на западе, в море опускалось багровое солнце. Между небом и землей словно образовалась щель, и небо выглядело словно пресс. Мы опустились ниже, и стали видны разрушенные наводнением дома и вырванные с корнем деревья. Вода отступила, но еще не вернулась в свои границы. Море начиналось раньше, чем положено по карте.
— Выше! — приказал Эммануил.
И разрушенные дома превратились в невразумительные пятна на полях.
Мы летели над морем. Интересно, куда он собирается садиться? На воду?
Что-то случилось в море под закатным солнцем. Огромный водяной протуберанец взлетел ввысь, словно струя гигантского гейзера, а потом появилась волна. Точнее, стена воды. Мне трудно было оценить ее высоту, но она закрыла солнце и засияла алым, как сердолик.
