Мне привезли инструменты из какой-то крепости или кишлака, и я за неделю восстановил буквы такими, какими я их помню. Входить в ущелье другим я запретил. Не хочу, чтобы видели мои слезы.
Приехали ко мне в Талькан двое братьев-туркмен: Махмуд и Масхуд Ялавачи. Требуют аудиенции. Все-таки кое-что мне здесь изменить удалось. Приехали, не побоялись, и правильно – никто их не тронул. Требуют встречи, а не просят. У самого Повелителя Вселенной. Или Потрясателя, не помню точно. Тоже правильно. Если правду за собой чувствуешь и хочешь дело сделать, так и надо. Так зачем я вам, господа, понадобился?
Явились, чтобы объяснить мне, кочевнику, значение городов и пользу, которую они могут принести рачительному хозяину. Можно было бы сыновей пригласить, пусть им бы объяснили, да бесполезно это, я сам столько времени убил, еще казнить прикажут героев. А Чагатай и на руку скор. Так что выслушал все, проникся и передал верховное управление Самаркандом, Бухарой, а также нашими монгольскими Кашгаром и Хотаном в руки этих мастеров, так болеющих за свое дело, что жизни не щадят.
Рассказал о планах введения новой системы налогообложения, попросил подкорректировать, не смущаясь, и помнить, что для нас деньги – не главное. Главное – справедливость, развитие производства и торговли. В таком порядке. Рассказал, что в Туркестане дороги уже освобождены от грабителей, пополнивших ряды жертв моего режима или ставших землекопами. Рассказал о принципах назначения новой администрации на всех уровнях, которая под себя не гребет и о людях заботится. Ни одной кепки в стране, гарантирую.
Попросил внимательнее ознакомиться с нашими монгольскими законами, чтобы избежать противоречий с ними в своих будущих действиях, и поведал о причинах, по которым пострадал каждый из интересующих их городов. Много рассказал, честно, и – другим этого передавать не надо. А вам – надо, чтобы спокойно могли работать со мной. И не лезли к сыновьям. Только к Октаю, но сразу мою тамгу с золотым тигром показывайте. Помню я Махмуда Ялвача по нашим учебникам истории. Писали, что дипломатом у Чингисхана был. Наврали. Ему можно верить.
Поручил продумать, что им понадобится для восстановления ирригационной системы тех оазисов, по которым уже прошлись мои сыновья и генералы. Если еще что-то можно сделать. Не разбрасываться на все, нельзя объять необъятное, а вычленить те города и крепости, которые можно вернуть к жизни в приемлемые сроки на глазах еще этого поколения. Туда направим всю помощь.
Выделил им по три офицера связи и дал по десятку монголов в личную охрану. Замкнул на канцелярию, приказал оформить верительные документы для администрации всех перечисленных городов. Ошеломил. Сходили лекцию почитать. Ничего, пройдет.
Приехал китайский монах-философ Чанчунь, с которым я уже года два как хотел поговорить. С начала зимы сидит, как мышь, в Самарканде, ждет, когда о нем вспомнят. Поговорить. Даже не знаю, о чем? Что ему сказать? Но поговорим, вдруг получится. Он же не только алхимик, а и просто очень умный человек. Во все времена редкость. Сказать ему в лоб? Я пришелец из будущего, подскажи, что произошло, что я должен делать? Нет никакого другого Чингисхана, я и есть – Чингисхан. Один на все времена.
Я знаю, почему не возвращаются гонцы от Чжирхо. Потому что он уже в степях за Кавказом. Половецких, калмыцких, не помню, каких еще. Гонцы его найдут и, где-нибудь к осени, вернутся. А Чжирхо, разгромив на Калке дружины русских князей, вернется через год, если сейчас тысяча двести двадцать третий год от Рождества Христова, или через два, если сейчас тысяча двести двадцать второй. А я умру восемнадцатого августа тысяча двести двадцать седьмого и возрожусь четырнадцатого августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, через семьсот тридцать один год. Что ты мне на это скажешь, философ? Это бессмертие? Что ты вообще мне можешь сказать?
Маленький такой старичок, почти невесомый. Ниже меня на две головы и на год постарше. Ему семьдесят два. Обменялись любезностями, чаю попили на веранде, начал потихоньку разговор к теме подводить. Через переводчика-киданя получилась беседа глухого со слепым. Никто не виноват, это я, дурак, зря надеялся. Философ решил, что мне нужен эликсир вечной жизни или еще какая-то лабуда. Правда, не дослушал, предпочел сам догадаться. Сказал, что лекарства есть для продления жизни, а вечной жизни не бывает.
Не стал я его разочаровывать. Обидно, конечно, что разговор не получился, постарался, чтобы не очень было заметно, законов гостеприимства никто не отменял. Октай с Гератом решил завершать, мне бы отъехать надо. Чанчунь попросил разрешения остаться, еще встретиться хочет. Похоже, заметил мое разочарование. Что-то перестал я за собой следить.
После почти полугодового сидения под стенами мятежного Герата и звонкого бодания ворот будущий Великий Хан Монголии почувствовал, что все это выглядит уже неприлично. В конце концов, кто кого завоевал? Надо было гератцам Октая осадить, давно бы справились. Где-то подобные мысли, похоже, пришли в голову Октаю, и он прислал гонца с просьбой о встрече. В чем проблема, сынок, доживешь до моих лет, тоже к сыновьям за полтыщи верст с удовольствием ездить будешь.
Потерпим, не бросать же армию, в самом деле. Одно дело, Октай жаловаться убежал, другое дело – сам папа в гневе под стены прибыл. Сдавайтесь, гады, вот я вас! Сработало. Через два дня Октай штурмом овладел Гератом. В течение недели черный город был разрушен уцелевшими в схватках жителями, а затем они все были перебиты. Я возвращался в Талькан, а Октай собрался с семью дивизиями в Балх. Одну дивизию утратил. Мне самому пришлось приказать двум дивизиям остаться на месте и через месяц вернуться в город, чтобы завершить работу. Кто-то ведь убежал? Черный город должен быть уничтожен, зато остальные не будут оказывать сопротивление и убивать наших послов. Да ладно, ничего Герату не будет, я там был через семьсот шестьдесят лет.
В Мерве после прошлогодней расправы Толуя все-таки осталось немного народа. Прятались. Было выбрано новое руководство, восстановлена разрушенная плотина, жизнь потихонечку налаживалась. Все это под патронажем Октая, ему было поручено. Пока он полгода сидел под Гератом, мервцы думали и все-таки тоже решили восстать. Поддержать Герат. Перебили собственную выбранную администрацию. Промонгольскую. Странно, что сами свою плотину вновь не разрушили, восстанавливали же ее по нашему приказу и за наши деньги. Две тысячи землекопов пахали, из них – ни одного из Мерва. Тех Толуй всех уничтожил. Пять тысяч Дорбая покончили с восстанием за один день. Плотина есть, а жителей нет.
