– Что она такое, эта любовь? – вопрошала Лена темноту, и сама же отвечала: – Благодарность? Да, наверное. Благодарна ли я Борису? Конечно. Тут и говорить не о чем. Что еще? Грусть, когда человека нет рядом? Пожалуй. Мы не видим друг друга только по ночам – и мне уже как-то неспокойно, какая-то тревога в душе. Смешно, если подумать. Но надо ли думать, когда речь идет о чувствах?..
Она замолкала, снова залезала с головой под одеяло и лежала тихо-тихо, надеясь услышать, как в соседней комнате храпит Борис.
Но Борис Андреевич не храпел. Он тоже плохо спал ночами. То и дело просыпался и лежал, уставившись в потолок. Борис хмурил широкий, массивный лоб сталкера, иногда теребил заусенец или сосредоточенно массировал челюсть.
– Дожили, блин. Взрослый мужик, а не могу понять, что за хрень в душе творится, – ворчал Молот. – Мало я с Женькой намучился? Мало я из-за нее ночей без сна провалялся? Еще захотелось?! Ленка… Она ж девчонка еще. Я ее во-от такой крохой помню. Это ж какое-то… Растление малолетних выйдет, тьфу. Хотя… Почему сразу «малолетних»? – поправил сам себя Борис Андреевич. – Ленке, как ни крути, семнадцать. Не ребенок уж точно. Она с Гришей наверняка уже… Хотя бы раз… Эх, ладно, – титаническим усилием воли сталкер заставил себя успокоиться и выбросил из головы все лишние мысли. – Спать надо. А с этим потом разберусь. Успеется.
И он уснул. Сказалась усталость, накопившаяся за сутки. А вот Лена так и не смогла спрятаться в объятиях Морфея, до самого утра ворочаясь на жесткой циновке.
– Надо что-то делать, – решила девушка, промучившись без сна третью ночь подряд. – Была – не была. Спрошу совета у Данзана.
Заодно Лена решила уточнить ряд вопросов, накопившихся у нее за последние дни. Возможность побеседовать представилась этим же утром. Проснувшись раньше мужчин, Рысева вошла на кухню, и обнаружила, что Данзан уже проснулся. Он облачался в замысловатую одежду, состоящую из нескольких кусков оранжевой ткани.
«А ведь скоро и мне придется вырядиться в это, – подумала Лена, печально оглядев брюки и тельняшку, сильно износившиеся за последние дни. – Как оно называется? Сангха, что ли. Другой одежды тут нет. Ладно, хватит отвлекаться. К делу».
– Значит, вы – Великий Ван? – выпалила Лена, не поздоровавшись. Голос девушки дрожал.
Данзан Доржиев не внушал ей страха, он казался воплощением доброты и миролюбия. Однако ей все же трудно было смотреть без трепета на настоящего мудреца, отважившегося жить на поверхности, среди рек и озер, кишащих чудовищами.
Вопрос Лены вызвал у Данзана самую неожиданную реакцию: он расхохотался во весь голос. Но, в отличие от Фролова, который становился во время смеха еще отвратительнее, смеющийся философ показался Лене необыкновенно красивым. Пока Данзан выглядел спокойным, лицо его сохраняло какую-то загадочность, непроницаемость, это вызывало невольное уважение и даже трепет. Стоило же мудрецу расхохотаться, как он сразу стал понятнее, проще, ближе.
– Великий Ван! – повторил буддист, продолжая посмеиваться. – Надо же, Великий Ван. Думается, Сяо Яо, светлая ему память, меня так называет, верно? На самом деле, точнее было бы сказать: «Великий болван». Вот это про меня.
– Но вы – философ? Да или нет? – спросила Лена, дождавшись, пока Данзан успокоится и перестанет вздрагивать от смеха.
– А это уже слова Бадархана, верно? – усмехнулся Данзан. – Увы, Будда тоже ошибается. Во время ученых споров я обычно хранил молчание. Много водилось на нашей станции «мудрецов», – последнее слово он произнес с саркастической усмешкой. – Спорили до хрипа. Клоуны. Я предпочитал оставаться в стороне, а если и говорил, то только цитировал самого Будду. С его изречениями спорить не решался никто. За это меня уважали. Но, говоря откровенно, из меня философ, как из Невы Амазонка. Ни одной дельной мысли мой мозг так и не породил. Увы-увы. Чужих идей много, своих – нет, хоть тресни.
– Тогда кто вы?! – воскликнула Рысева, схватившись за голову.
– А это важно? – устало поинтересовался Данзан. – Обязательно надо навесить на человека ярлык? Назвать – значит ограничить.
– Я все же не очень вас понимаю, – Лена не хотела так легко сдаваться. – Одни люди называют себя христианами, другие – мусульманами.
– Третьи – адептами культа летающего макаронного монстра, – в тон ей отвечал философ, опять надевая маску ироничного равнодушия. – Ты будешь смеяться, но и такие ребята были. Четвертые выбрали в качестве божества кактус. Пятые еще какую-нибудь фигню. Ну, а я – просто человек. Без ярлыков.
И он опять замолчал.
Теперь Лена начала понимать, почему Данзан вызывал у окружающих восхищение, граничащее с обожанием. Он почти всегда молчал, открывая рот только в самом крайнем случае. Никому не делал замечаний, не учил жить, не корил и не лез в чужие дела. Именно поэтому все вокруг проникались к Доржиеву уважением.
«Легко, оказывается, выдать себя за мудреца», – усмехнулась Лена, но мигом приструнила разыгравшееся остроумие. Обидная реплика так и не сорвалась с ее губ. За считаные секунды промелькнули перед девушкой почти все люди, которых она знала. Сталкеры, врачи, учителя, караванщики, купцы. Богатые, бедные. Грубые, вежливые. Самые разные люди. Роднило их, наверное, только одно: молчать тогда, когда нужно, не умел никто. Данзан пошел иным путем – он делал это почти всегда.
«Интересно, сколько я смогу сидеть тихо, если дам себе зарок? – задумалась девушка, и пришла к неутешительному выводу: – Очень недолго. Характер такой».
Данзан тем временем произнес, задорно подмигнув девушке:
– Сложно, правда? Есть немного. Ну, а вот ты, к примеру, кто?
Ответ готов был сорваться с губ, но в последний момент Лена засомневалась, стоит ли упоминать сейчас Оккервиль. Рысева сожгла все мосты, связывающие ее с правобережным Альянсом, а значит, уже не являлась в полной мере его гражданкой. Да и вряд ли тут, на краю обитаемого мира, слышали про какой-то Оккервиль. Назвать себя врачом язык у Лены тоже не повернулся – не вышло из нее медика. Оказать первую помощь Борису, поранившему руку, она могла, но на большее едва ли была способна.
– Вот видишь. А религию какую исповедуешь? – не дождавшись ответа, Данзан задал следующий вопрос.
И снова Лена промолчала. О своей религиозной принадлежности она никогда толком не задумывалась.
– Мы с тобой, выходит, братья, – засмеялся мудрец. Смех у него оказался необыкновенным, мягким, мелодичным, точно звон маленького колокольчика.
– Ты просто человек. И я тоже. Но я понял твой вопрос. Я… – Данзан на миг задумался, а потом выдал с торжественным видом: – Я буддадасист-дандоронист! Что, впечатляет? Ха-ха. Да. Звучит. Жили на свете два философа, один из Таиланда, второй наш, питерский. Учение Буддадаса Бхикху[48]… Не пытайся сама произнести. Так вот его учение сводится, если кратко, к следующему: все проповедники говорили, по сути, об одном и том же. Значит, религиозные войны – полный бред, чисто политические игры. Это первое. А второе: религии утонули в обрядовой мишуре, а о вере как таковой просто забыли. Какая, в конце концов, разница, сколько у тебя статуй Будды и сколько изречений ты выучил наизусть, если в душе – пустота? Произошла своего рода подмена.
